А еще скажу, что мне очень не хватает моего старика.
Он намеревался продолжить, но внезапная волна горя сдавила ему горло, и голос сорвался. Воздух комом встал в глотке, так что не продохнуть, а глаза вдруг затуманились. Недюжинным усилием Ричард выдохнул, а затем медленно втянул воздух сквозь зубы, после чего проделал это повторно, пока не восстановился дар речи. Все это время его братья не вымолвили ни слова.
– Мне не хватает его наставлений и его теплой привязанности, – продолжил Уорик. – Не хватает его гордости и даже разочарованности во мне, хотя бы потому, что его нет здесь, дабы ее ощущать. – Двое братьев смешливо хмыкнули, понимая, о чем идет речь. – А теперь все кончено, и ничего не изменить. Я не могу возвратить ни одного своего слова или донести до него хотя бы что-то, что я совершу его именем.
– Всевышний услышит твои молитвы, – ободрил его Джордж. – Остальное же подернуто пологом священной тайны. Было бы греховной гордыней полагать, что нам по силам раскрыть умысел Божий в отношении нас и нашего семейства. Это, брат, тебе не по силам – и к тому же, незачем горевать по тем, кто уже испытывает безраздельное блаженство.
Уорик, потянувшись, приязненно потрепал епископа за шею. Слова подействовали неожиданно успокаивающе, и он испытал гордость за своего младшего брата.
– Есть ли у тебя какие-то новости о Йорке? – с кроткой невозмутимостью спросил Джордж.
Из троих сыновей Невилла епископ воспринимал смерть отца, пожалуй, наиболее спокойно, без ярости, которая поедом ела Джона, или мрачной озлобленности, с которой открывал по утрам глаза Ричард. Что ни уготовано им впереди, в нем непременно заложена цена за все беды, все страдания, которые им пришлось вынести, считал Джордж.
– Эдуард ничего не пишет, – сказал Уорик с нескрываемым раздражением. – Я бы даже не узнал о его победе над Тюдорами, если б не их собственные пораженцы, все в рванине, которых поймали и допросили мои люди. Последнее, что я слышал, – это что Эдуард Йоркский сидел на горе битых валлийских лучников и заливал свое горе по потере отца и брата. Мои послания насчет того, как я отчаянно нуждаюсь в нем здесь, остались без ответа. Я знаю, что ему всего лишь восемнадцать, но в его возрасте… – Ричард подавленно вздохнул. – Иногда я думаю, что в его медвежьих габаритах по-прежнему кроется мальчик. Не понимаю, как он может мешкать в Уэльсе, предаваясь своему горю, когда на меня сюда движется королева Маргарет! Он озабочен только самим собой, своим благородным горем и яростью. Ощущение такое, будто до нас или до нашего отца ему и дела нет. Поймите меня, парни: я говорю это только вам, и никому другому.
Со смертью своего отца Джон Невилл сделался бароном Монтегю. Возвышение сказывалось богатством нового плаща, толстых шосс[4] и сапог хорошей выделки, купленных в кредит у портных и обувщиков, которые могут ссужать лордам, но рыцарям – никогда. Несмотря на слои теплой одежды, на взбухающие стены палатки Монтегю смотрел с содроганием. Сложно
Шоссы – мужские чулки-штаны в XI–XV вв., во времена позднего Средневековья приобрели вид штанов-трико.
