два образа – быстроногого мальчишки и барышни. Оба вызывают удивление:
Шумный топот вдоль дороги,
Ропот смеха, свар,
Ваши тоненькие ноги
В складках шаровар –
…………………………
Слишком ровны для паркета,
Грозны для травы –
Слишком юны для поэта
Были сами вы.
В августе в ином наряде
Встретить вас пришлось –
Закрывала шляпа пряди
Срезанных волос,
Было слишком длинно платье
В слишком ранний час –
Быстрое рукопожатье разделило нас.
В этом превышении сущностного над видимым, выраженным повторяющимся словом «слишком», слышится восприимчивость к цветаевским контрастам, к ее непопаданию в рядовой или типический образ. Она из тех, кто «не вписывается в окоем». Может быть, оттого и нахмановский портрет Цветаевой Оболенской не слишком пришелся: «Тишайшая тоже кончила свой портрет. Он хорош, и только вялость оранжевых складок слегка огорчает меня: неизвестно, каково их значение в композиции. Меж тем как если бы она вложила в них ясно выраженное стремление к отвесу – их роль была бы ясна гораздо лучше. ‹…› И еще ошибкой мне кажется: цвет фона слишком близок к лицу ‹…› Меня удивляет, насколько поэзия доступна живописи, какое удовлетворение дают слушателю ритм и рифма, и чем они чище, тем сильнее»[29].
Дружеские отношения с семейством Цветаевой – Эфронов – это конец июля (после отъезда Кандауровых) – до 15 августа. Их проводы из Коктебеля в Феодосию и проведенный с ними день там – как ели дыни, ходили за покупками, писали на пакетах с конфетами веселый вздор – Оболенская подробно описывает в дневнике, а на известной фотографии вся коктебельская компания снята в ранний час у волошинского дома.
Вечер накануне прошел на «вышке» – верхнем открытом балконе: «Марина и Макс<имилиан> Ал<ександрович> читали стихи (она – Башкирцеву, он – переводы свои). Марина Ив<ановна> подарила нам по своей книге и просила расписаться в ее книжечке и написать год и число рождения и адрес»[30]. Свои прощальные стихи Оболенская прочла отъезжающим уже утром: «Марина притащила альбом и просила написать что успею, я же дала ей для надписи ее книгу. Писала, выпачкалась по локоть в чернилах, т. к. автомобиль их уже ждал»[31]. Трудно сказать, которая именно из «элегий», прославивших в то лето Юлию Леонидовну, звучала. Возможно, это было одно общее посвящение, начинавшееся строками:
Там, где словно в колыбели,
Убаюкивает море
Бесприютные суда, –
В лучезарном Коктебеле
На торжественном соборе
Обормотского гнезда
Все мы провожали зори
После тяжкого труда…
Потом, когда Оболенская приезжала в Москву, она бывала в здешнем обормотнике – в доме со львами на Малой Молчановке[32], где в 1914 году жили сестры Эфрона Лиля и Вера, а у них – много друзей и знакомых. Но близких дружб не сложилось: «я не обормотской породы». Кажется,
ГЛМ РО. Ф. 348. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 76.
ГЛМ РО. Ф. 348. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 69.
Там же.
Адрес «обормотника»: Малая Молчановка, д. 8, кв. 27 указан в письме Кандаурова от 1 декабря 1914.
