собеседников и оказывавших почти гипнотическое действие на других. Результаты допроса оказывались разными в зависимости от того, кто его проводил – комиссар или один из его подчиненных. У Адамберга все либо впадали в дрему, либо, наоборот, разражались внезапно целым потоком признаний, словно он вытаскивал их, как магнитом строптивые гвозди. Комиссар не придавал этому особого значения, признавая, впрочем, что и сам мог нечаянно заснуть.
– Почему это пустая трата времени?
– Потому, Данглар. Лучше для начала выяснить, был ли этот вогнутый штрих проведен до или после наклонной черты. То же касается и двух вертикальных линий – их начертили до? Или после?
– Какая разница? – спросил Бурлен.
– И еще вопрос, – продолжал Адамберг, – была ли наклонная черта проведена слева направо или справа налево.
– Разумеется, – согласился Данглар.
– Наклонная черта напоминает зачеркивание, – сказал Адамберг. – Но только при условии, что она уверенно проведена слева направо. Если улыбочку нарисовали до того, значит, ее потом перечеркнули.
– Какую улыбочку?
– Я хочу сказать – выгнутую закорючку. В форме улыбки.
– Вогнутую, – поправил Данглар.
– Ради бога. Если рассматривать этот штрих отдельно, он похож на улыбку.
– Улыбку, которую решили уничтожить, – предположил Бурлен.
– Вроде того. Что касается вертикальных линий, то они, возможно, просто обрамляют ее, тогда получается что-то типа упрощенного изображения лица.
– Очень уж упрощенного, – сказал Бурлен. – И все это притянуто за уши.
– Еще как притянуто, – согласился Адамберг. – Но проверить не мешает. В каком порядке пишут эту букву кириллицей, Данглар?
– Сначала первую вертикальную линию, потом наклонную, потом вторую вертикальную. И в последнюю очередь, как и у нас, добавляются надстрочные знаки.
– Следовательно, если чашечку написали сначала, то о небрежно написанной кириллической букве можно забыть, – сказал Бурлен, – и не терять время на поиски русской фамилии в ее ежедневниках.
– Или македонской. Или сербской, – добавил Данглар.
Огорченный неудачей, Данглар плелся, шаркая ногами, следом за своими коллегами, а Бурлен тем временем раздавал указания по телефону. Вообще-то Данглар шаркал всегда, отчего подошвы его ботинок изнашивались со страшной скоростью. Поскольку майор, не имея веских оснований делать ставку на красоту, стал приверженцем истинно английской элегантности, обновление лондонской обуви создавало ему массу проблем. И каждого, кто собирался пересечь Ла-Манш, он просил привести ему очередную пару.
На бригадира произвели сильное впечатление те крупицы знаний, которыми успел поделиться Данглар, и теперь он покорно шел рядом с ним. “Пообтерся слегка”, – сказал бы Бурлен.
Они расстались на площади
