телефону, который был в блиндаже, при этом я обратил внимание, что он несколько раз подчеркнул, что я штатский, инженер, интеллигент и что я шел по минному полю, которое было перед проволочными заграждениями. Оказывается, когда я к ним приближался, немцы кричали о том, что там прохода нет.
Я все рассказал – о подполье, о «Престоле», дал адреса, пароли и явки. Само собой, никто и не думал мне верить. Офицеры абвера замучили меня перекрестными вопросами: «Кто послал? Кто члены организации? Их адреса?» И я им в десятый, в сотый раз повторял, повторял, повторял! А потом, на каком-то из допросов, немцы заявили: «Говори правду или расстрел!» И я им в сто первый раз изложил нашу версию. Меня тогда поставили к стенке сарая, инсценируя казнь. Но это я потом понял, а когда жался к доскам, а в меня целились из винтовок… М-да. Паршиво было. Пули оказались настоящие, они выбивали щепки, те сыпались мне на голову… И меня опять на допрос. Отбарабанил им легенду, и… тут вы все правильно рассчитали, Павел Анатольевич, – немцы затребовали поручителя. Я назвал генерала Улагая, тот был другом нашей семьи в Ленинграде… э-э… в Петербурге. Он потом эмигрировал, а когда началась война, стал служить немцам. Улагай подтвердил, кто я такой, – и дело пошло. На время меня оставили в покое, но машина уже завертелась. Из Берлина поступил ответ на запрос фронтового подразделения абвера, и немецким «особистам» было разъяснено, что перебежчик – это агент «Макс». Ну, не скажу, что мне сразу стали доверять, нет. Переправили в Смоленск, поместили в концлагерь с предателями и изменниками Родины – та еще компашка… И опять допросы, уже офицерами из штаба «Валли». Но постепенно степень доверия росла – меня перевели в городскую квартиру, два инструктора абвера готовили из меня агента «Фламинго». Учили радиоделу, тайнописи, как шифровать донесения… Это было самое трудное – скрывать, что я бегло работаю на телеграфном ключе.
Потом меня посетил какой-то высокий чин, стал договариваться насчет «Престола». Я ему рассказал, как учили, что у нашего подполья свои люди и в Челябинске, и в Новосибирске, и в Горьком. И поручили мне сбор сведений, агитацию и прочую подрывную деятельность.
После этой беседы немцы отправили меня в Минск, откуда я и должен был вылететь в советский тыл. Надо сказать, немчура не бросила своих проверок даже в эти, последние дни. Поселили меня на частной квартире, где проживало несколько соседей, наверняка подставных, и три дня не беспокоили. И это тоже была своего рода проверка. Под окнами постоянно прогоняли толпу людей, жестоко избивая их, а соседушки поясняли шепотком – это, мол, очередных партизан поймали, на казнь ведут. А сами так и смотрят – как я себя поведу?
– Противно было? – улыбнулся Судоплатов.
– Не то слово, – вздохнул Демьянов. – И вот вчера, вернее, уже позавчера меня сбросили с парашютом. Меня и агента 58/6. Где он, не знаю, ветром отнесло.
– Мы его взяли, – сказал Эйтингон.
Александр Петрович кивнул и продолжил:
– Приземлился я в лесу, в районе
