от слёз голосом залепетала Готель, – это я сшила, – повторяла она, обливаясь горем и подбирая лежащие вокруг себя кусочки, – это я сшила.
Женщина устало вздохнула, выпрямилась и вернулась на прежнее место:
– Отвезите её в Аржантёй, – спокойным, но властным голосом произнесла она.
Готель не помнила, как заснула, но проснулась она оттого, что экипаж, в котором её везли, слишком трясло на дороге. Раньше она никогда не ездила в экипаже. Он был красивым, просторным и с мягкими сидениями, обитыми уже немного потёртым гобеленом. Кучер, сидевший впереди, звонко хлестал пару крепких лошадей, а мимо торопились деревья; и солнце было таким по-доброму тёплым, что девушке верилось, что всё, что произошло с ней на улицах Парижа, было не более чем дурным сном. Только теперь Готель не знала, что уготовила ей судьба, которой, потеряв силы, она безропотно отдалась.
Экипаж в очередной раз проехал через Сену и, спустя недолгое время, остановился у небольшого монастыря. Из его дверей вышла крохотная монашка и позвала девушку едва заметным жестом.
– Мне было велено дать вам приют, – сказала она покорно и вошла в двери монастыря.
Готель вошла следом.
Каменные стены этой обители служили пристанищем для порядка сорока монахинь. Скромные убранства их келий должны были способствовать средоточию души на мыслях праведных и не давать повода мирским соблазнам. Одна из таких келий была отведена и Готель. Она оказалась столь узкой и крохотной, что будь девушка хоть чуточку побольше, она с трудом бы смогла в ней повернуться. Внутри было лишь узкое ложе с висящим над ним распятием да маленькое окошечко, открывающее вид на внутренний двор, из которого доносилось почти непрерывное кудахтанье кур.
Дав Готель немного передохнуть с дороги, её проводили в банную, а когда та стала чистой, выдали новую одежду из хорошего льняного материала, хотя и почти бесформенную. Девушка выглядела в ней как голубец, но чувствовала себя при этом не иначе, чем королева. После же был обед, который стал для Готель очередным невиданным прежде зрелищем: ни один праздник ещё не дарил ей такую бурю впечатлений, как сея трапеза.
Всё действо было подчинено какой-то сложившейся годами дисциплине и началось с того, что все монахини практически одновременно пришли в столовую, послушно ждали своей очереди, а получив миску с бобовой похлёбкой, проходили и садились на своё место. Готель ощущала невероятный прилив радости от этого витающего в воздухе порядка и согласия, в результате чего она проводила взглядом каждую монашку до своего места, прежде чем сама приступила к обеду. И главное, что всё это происходило в полном молчании.
Девушка обратила внимание, что монахини вообще были чрезвычайно необщительными: за те три часа, которые она успела провести в монастыре, с ней так никто и не заговорил. Это было странно, но в то же время Готель чувствовала себя превосходно и необыкновенно свободно. Напротив! Казалось, если бы с ней в тот момент кто-то принялся говорить, она бы сочла
