повернулась, и тогда девушка первый раз в жизни увидела, как глубоки были её глаза:
– Кому ты молишься, дитя? – спросила она с радушным вниманием.
– На сестрицу мою, Сару Кали, – робко ответила Готель, на что женщина невольно улыбнулась и снова отошла к окнам.
– Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Здесь тебе ничто не угрожает, – сказала она и увидела, как просияли глаза у её молодой гостьи. – Но ты будешь шить, – каким-то угрожающе серьёзным голосом, при всей своей внешней теплоте и благосклонности, добавила она.
– Да, мадам, – постаралась так же серьёзно ответить девушка, – но могу ли я узнать ваше имя?
– Меня зовут сестра Элоиза, – словно утратив интерес к общению, ответила та.
За несколько недель Готель сшила новую одежду всем монашкам, и те были невероятно благодарны ей за это, отвели самую светлую комнату для работы и привозили весь нужный материал, стоило только девушке открыть рот. Сестру Элоизу она почти не видела, та практически не появлялась в монастыре, но странное ощущение преследовало девушку и всех остальных в этой обители. Казалось, что настоятельница видит и знает всё, что происходит в стенах её монастыря. Живущие здесь не боялись её, вовсе нет! Скорее, уважение к сестре Элоизе было совершенно незыблемо в этих стенах.
Теперь Готель чувствовала себя здесь как дома. Она не посещала службы. Она была предоставлена своему личному распорядку. Утром выходила в лес на прогулку, по возвращении завтракала со всеми, а потом принималась за работу. Шила. Монахини не нуждались в разнообразном гардеробе, а потому, по большей части, девушка шила на продажу. Одежду забирали, отвозили, и больше она никогда её не видела. Однажды, когда сестра Элоиза была в монастыре, Готель предложила сшить ей платье, но та, отказавшись, лишь впала в тоску. Девушка с досады расплакалась и стала просить прощения, но настоятельница погладила её по голове и сказала, что рассталась со своим всевольным прошлым, с тех пор как потеряла своего несчастного мужа.
Готель шила невероятно много, добавляла новые элементы и линии в свои творения; в её коллекции, казалось, не было ни одного похожего туалета, так что, порой, ей было чрезвычайно трудно расставаться с ними, но это было её платой людям, подарившим ей покой и счастье заниматься любимым делом. А дела её шли настолько хорошо, что настоятельница стала лично следить, чтобы нуждам девушки отдавали самое пристальное внимание, и при каждом её возвращении Готель бежала к ней и благодарила за всё, чем была обязана этой великой женщине.
В один из таких дней девушка застала её в библиотеке и принялась умолять тоже принять её в монахини, на что сестра Элоиза, даже не взглянув в её сторону, мгновенно закрыла этот вопрос словами вроде, что церковная жизнь не для неё. Это была уже вторая оплеуха, которую Готель получила от жизни. В первый раз старик Парно сказал, что цыганская жизнь не для неё, но тогда это было не так обидно. Но второй раз ощутить себя чужой, отрезанным
