сережка в ухе девушки непосредственно относится к нам?.. Старик, сколько я тебе должен?
– Сто два доллара, сэр.
Выбросив на стойку сотню и десятку, Левша сполз со стула. Он увидел, что бармен берет в первую очередь десятку и пробует ее на разрыв, и усмехнулся.
– Смотри, Макаров, до чего может довести бармена один сумасшедший филиппинец. Тот запугал его червонцами.
– Каким образом?
– Этот филиппинец явился в бар, выжрал половину запаса водки и расплачивался ветхими десятками. И бубнил при этом, что нужно спать, если хочешь увидеть вот это, – и Левша показал пальцем на купюру, которую бармен разглядывал теперь на свет.
Раздраженно выхватив ее из рук негра, он выложил ему из портмоне купюру в двадцать долларов.
Некоторое время Макаров стоял молча, а потом, нахмурившись, словно отбиваясь от какой-то мысли, направился вслед за Левшой.
– Это немыслимо! – Сергей тряс телефоном, а его жена, уже отвернувшись от окутанного туманом океана, равнодушно взирала на его муки. – Здесь не работает связь! Двадцать первый век!.. Черт знает что!
– Радиоволны не могут пробиться сквозь туман, – объяснил, проходя мимо, Левша. Он пригладил волосы, не удержался, и посмотрел на Машу. Та отрешенно смотрела мимо него.
– Да! – зловеще каркнул в ответ ее муж. – А дождь теперь идет чаще, потому что спутниками все небо продырявили.
– Нам всем нужно выспаться, наверное. – Макаров привалился к стенке коридора.
– Да, иначе мы не увидим денег.
– Иначе мы не прибудем в конечную точку нашего путешествия.
Рука Левши остановилась, он едва прикоснулся ключом к замочной скважине.
– Что ты сказал?..
– Кто изображен на купюре в десять долларов, приятель?
Левша вставил ключ в скважину, разжал пальцы и выпрямился. Брелок стукнул по двери и стал раскачиваться, как маятник.
– Какой-то президент.
– Нет, старик. На этой купюре изображен первый министр финансов США Александр Гамильтон.
– Гамильтон?
– Вот именно. Я иду спать. Адью.
Проводив Макарова взглядом, Левша вошел в каюту, тяжело оперся о столик и постоял у иллюминатора. Он вспомнил Париж. Точнее, не Париж даже, а то кафе, которое стало отправной точкой его поездки в Центральную Америку.
Он бежал от себя. Из Булонского леса, от убитой пятью часами до этого леса девушки, от любви, которую хотел теперь забыть, но не мог…
Бармен этого парижского бара наливал ему со спокойной душой, не тревожась сомнениями. Он понимал, что за каждую порцию оплачено будет как за три. Тот, что сидел напротив него уже больше часа, нем и безлик из-за своих черных очков. Он был никакой, – можно было бы сказать, – если бы это подходило для определения. Просто мужчина в хорошем темном костюме, подошедший к экватору жизни. Положив на стойку руки, он играл браслетом на
