тебя очень долго ждать, а мне сейчас надо…
– Что сейчас? – у меня захолонуло сердце…
– Сейчас! Чтобы кто-нибудь меня украл из дома и женился на мне…
Я тут же представил, как всё это происходит, как Милку, завёрнутую в перину, вытаскивают через окно, бросают в кузов полуторки и гонят её со страшной скоростью к переезду, а там закрыт шлагбаум, и уже свистит электричка на подходе, но машина не останавливается и, как в кино, ломает полосатую палку, торчащую поперёк дороги, и проносится, буквально перед носом ошалевшего от испуга машиниста с вытаращенными глазами, на другую сторону, а там шоссе, и поминай как звали!.. Вольная жизнь! Неосвоенные просторы свободной Родины… Мне стало так обидно, что я еле выдавил:
– А я?..
– Ну, что ты, Додик? – возмутилась Милка. – Тебя ждать и ждать! Я умру дома, ты что, не понимаешь?
– Понимаю, – откликнулся я, чтобы выразить сочувствие, хотя на самом деле понимал, что положение моё совершенно безнадёжно…
– Я уже всё рассчитала, – стала объяснять Милка. – Я потом, когда ты вырастешь, с тем мужем разведусь, и мы с тобой поженимся! Понял? – я молчал. – Ты что, возражаешь?
– Да, – тут я ответил немедленно.
– А как же мне быть? – спросила Милка совершенно по-взрослому.
– Можно убежать… – предположил я. – Вдвоём. Уехать к тётке… ты же говорила, что у тебя есть тётка в Чите или Биробиджане…
– Да, – сказала Милка. – Тётка есть. Только меня вернут с милицией обратно… а мне надо навсегда. Понимаешь? Я так решила… А ты мне всё из книжек предлагаешь… потому что ещё маленький…».
Роман Веры и Додика начался в тот же вечер – безо всяких предисловий и размышлений. Вера влюбилась. С ней это происходило уже не первый раз, а Додик даже не знал, что так бывает, хотя был на треть старше её… Они бродили, если некуда было деться, по улицам, целуясь до исступления. Иногда им везло укрыться днём в общежитии часа на два, обманув с помощью друзей бдительность комендантши… Потом они брели в изнеможении в Большой зал, втискивались в угол во втором амфитеатре и, сладко прижавшись боками друг к другу, блаженно плыли неведомо куда, отдаваясь стихии мелодий…
Давид работал каждый день. Вставал рано-рано, когда только отдельные звуки нарушают тишину, и оттого она становится ещё плотнее. Когда накапливалось достаточное количество страниц, непременно читал их Вере, потому что теперь получалось так, что, пока не поделится с ней, – он не мог двинуться дальше… ни на строчку…
Вся эта история с приёмом совсем отодвинулась далеко от него, и он часто ненароком вспоминал слова Зверского, сказанные в тот, самый горячий и болезненный для него, день, и усмехался их грубой правде…
«А если бы не пролетел на приёме – и не встретились бы…» – всё время вертелось у него в голове.
Они оба догадывались, что её родители неодобрительно относятся к их связи, но старались не выяснять, почему,
