услышал он свой голос.
Нет. Он принял решение. Мередит не возражала.
Где-то в начале третьего – точное время доктор Ли определил позже – сердце Джастина перестало биться.
В последний раз медсестра заходила в палату около часа дня. Забрала суп и чай, которые принесла в двенадцать и которые уже успели остыть, нетронутые. Пульс у мальчика едва прощупывался, хотя и был равномерным. Сестра поправила капельницу и катетер, проверила, достаточно ли морфия получил больной. Пол Лейбовиц сидел у кровати и держал сына за руку. Это он настоял на отключении электрокардиографа, поэтому, по сравнению с другими палатами, в этой было непривычно тихо.
Доктор Ли появился без пяти три и подумал было, что оба они, отец и сын, уснули. Пол Лейбовиц упал вперед, так что всем туловищем лежал на кровати, вытянув правую руку, а в левую взяв хрупкие пальцы сына. Голова Джастина, немного повернутая в сторону, утопала в подушке. Лишь чуть позже доктор Ли заметил, что мальчик не дышит, что взгляд его остекленел, а отец не спит, а плачет. Почти беззвучно, совсем не так, как это делали другие родители. Но тем больше напугало доктора Ли это рыдание, приглушенное и будто обращенное вовнутрь.
За последние тридцать лет, несмотря на все успехи медицины, доктор Ли повидал немало детских смертей. Потеря ребенка всегда горе, но в большинстве случаев у родителей имелись другие дети, о которых нужно было заботиться, а также бабушки и дедушки, работа и ипотека, которую никто не отменял. Жизнь продолжалась, даже если в первые дни и месяцы это казалось кому-то невозможным. Лишь немногие ломались окончательно. Они позволяли чувству вины взять над собой верх или гибли, снедаемые жалостью к себе. Им оказалось не под силу вынести образовавшуюся пустоту, они не смогли позволить детям уйти так просто. Для таких обратной дороги в жизнь не существовало. Именно о них напомнили доктору Ли беззвучные рыдания Пола Лейбовица.
I
Пол затаил дыхание, но не слышал ничего, кроме монотонного гула вентиляторов. Он оторвал голову от подушки, весь обратился в слух. С другого края маленькой долины до него донеслось что-то похожее на щебетание. Что это было, птица или дуновение ветра? Удивительно, что столь слабый звук не рассеялся в воздухе бесследно.
В любом случае это хороший знак. Он предвещал рассвет, когда ночную тишину разорвет крик первого петуха. Его тут же подхватят остальные, а потом в саду запоют птицы, загремит посуда в соседних домах. Темнота отступит, со всеми своими пугающими звуками.
От восхода до заката и снова до восхода.
Ничего не бойся, потому что я с тобой.
Пол подождал, пока первые солнечные лучи не пробились сквозь деревянные жалюзи и ночные шорохи не стихли окончательно. «Почему я не слышу всего этого днем? – спросил он себя, откидывая москитную сетку. – Почему они замолкают, стоит проснуться птицам? Как будто солнечный свет забирает у них силу».
Он заправил постель, свернул москитную сетку, выключил вентиляторы, налил воды
