Название:
Автор:
Жанр:
Серия:
Издательство:
что считать философией. Западная, в особенности англо-американская, академическая наука склонна с подозрением относиться к самому факту существования русской философии. В университетах ей не уделяют места в общих курсах по истории философии и крайне редко посвящают специальные курсы, причем на кафедрах славистики, а не философии. В лучшем случае русская философия проходит по разряду идеологии, публицистики, общественно-исторической мысли или воспринимается как жанр полулитературы-полуидеологии, социальной критики, утопии, интеллектуальной журналистики (*Мыслительство). В таком подходе западная наука руководствуется узко-специальным, в основном лингво-аналитическим пониманием философии, объявляя ее краеугольным камнем рефлексию Витгенштейна о языке и отвергая рефлексию Чаадаева о нации или рефлексию Соловьева и Флоренского о Софии как далекие от собственно философской сферы. Термин «философия» в его русской транскрипции, но латинскими буквами – filosofia – указывает на разность традиций, составляющих интеллектуальное наследие западного мира – аналитико-критической («аристотелевской») и синтетически-конструктивной («платоновской»). Так же обозначается эта дисциплина на испанском, в культуре, интеллектуальные традиции которой отчасти близки российским. Разница между philosophy и filosofia примерно такая же, как между научным симпозиумом и платоновским симпосионом, участники которого не просто обсуждают отвлеченные идеи, но предаются им «целостно», всеми способностями ума, всей душой и телом. По мысли Павла Флоренского, «философия, как дело кабинета, дело “ума”, не привилась у нас, как не было ее и в античной обстановке. Наши философы стремятся быть не столько умными, как мудрыми, не столько мыслителями, как мудрецами. <…> Стремление нравственное, сознание религиозное, деятельность не головою только, но и всеми органами духа, одним словом, – жизнь вне кабинета только и представляется нам жизнью до-дна серьезною, всецело достойною» [82]. Filosofia – это философия, которая не специализировалась в отдельную дисциплину, изучающую условия и возможности познания, но пытается сохранить масштаб и конфигурацию целостной мудрости, по-разному сочетая в себе элементы критики и фантазии, науки и поэзии, логики и религии, анализа и синтеза, историзма и утопии. Filosofia может и должна учиться у philosophy, как точнее различать эти элементы, – но не для того, чтобы жертвовать одним из них, а чтобы лучше способствовать их объединению. Разделение между philosophy и filosofia проходит не только вдоль, но и поперек национальных традиций. Philosophy почти безраздельно господствует в Англии (хотя и там есть filosofers в лице Г. К. Честертона и К. С. Льюиса), но по мере продвижения вглубь континента, во Францию (Ж. Батай, Г. Башляр), Испанию (М. Унамуно, Х. Ортега-и-Гассет) и Германию (Ф. Ницше, М. Хайдеггер), filosofia начинает занимать все большее место, получая господство в России, хотя и в ней есть свои philosophers – неокантианцы, позитивисты, феноменологи.
С точки зрения англо-американского аналитического канона В. Соловьев – это не вполне философия, поскольку еще и мистика, и софиология; а В. Розанов – совсем не философия,
