style="font-size:15px;"> Наши укладываются, сегодня вечером мы едем в Неаполь. Я терпеть не могу уезжать.
Когда же я буду иметь счастье жить у себя, постоянно в одном и том же городе? Видеть постоянно одно и то же общество и время от времени предпринимать путешествия, чтобы освежиться.
Я хотела бы жить, любить и умереть в Риме. Нет, я хотела бы жить, где мне будет хорошо, любить везде и умереть… нигде.
Однако я люблю итальянскую жизнь, т. е. римскую, хотела я сказать: на ней еще лежит некоторый легкий отпечаток древнего великолепия.
Очень часто составляют себе совершенно ложное понятие об Италии и итальянцах. Их воображают себе бедными, какими-то подкупными, в полном падении. На самом деле – совершенно обратное. Очень редко в других странах можно встретить такие богатые семьи и такие роскошные. Я говорю, разумеется, об аристократии.
Рим во время господства пап был совершенно особенным городом, и в своем роде он владычествовал над целым миром. Тогда каждый римский принц был как бы маленьким царьком, имел свой двор и своих клиентов, как в древности. Этому-то положению вещей и обязаны своим величием римские семьи. Конечно, через какие-нибудь два поколения не будет больше ни этого величия, ни богатств, потому что Рим подчинен теперь королевским законам и скоро сравняется с Неаполем, Миланом и другими итальянскими городами.
Крупные богатства будут раздроблены, музеи и галереи приобретены правительством, римские князья превращены в мелких человечков, прикрывающих свое ничтожество именами, как старой театральной мантией. И когда эти великие имена, прежде настолько уважаемые, будут низвержены в грязь, когда король будет воображать себя единственным авторитетом, сбросив всю знать к ногам своим, он должен будет понять в одно прекрасное мгновение, что такое страна, где никого нет между народом и королем. Взгляните на Францию…
Нет, взгляните лучше на Англию – там люди свободны, счастливы. В Англии так много нищеты! – скажете вы. Но вообще, англичане – самый счастливый народ. Я не говорю о его коммерческом благоденствии, но о его внутреннем состоянии.
Но довольно диссертаций на тему о вещах, о которых я имею только бледное понятие и совершенно личное мнение.
Неаполь. 13 апреля
«Видеть Неаполь и умереть» – я не желаю ни того, ни другого…
Уехал ли он сам или его заставили уехать? That is the question.
Запершись у себя, я несколько раз плакала, как бывало в Риме. Господи, как я ненавижу перемену! Какой жалкой чувствую я себя в новом городе!..
Ему велели, он послушался, а чтобы послушаться, надо было весьма мало любить меня.
Ведь вот же небось он не послушался, когда дело шло о военной службе. Довольно, довольно, фи!
Ничтожество, фи! Низость! Я не могу больше останавливаться мысленно на таком человеке. Если я жалуюсь, то на свою несчастную судьбу, на свою бедную жизнь, которая едва только началась и в течение которой я только и видела, что разочарования.
Конечно – так же, как все люди, может быть, и больше других, – я грешила, но во мне есть
