тяжело. Но она выстояла… Робко взяла сынишку, тихо, как бы извиняясь, сказала Андрею «шпасипо», повернулась и скрылась все за тем же домом. С тех пор эту женщину никто здесь не видел.
Этот день запомнился на всю жизнь, будто все произошло сегодня утром. Пока я пытался осознать услышанное и виденное, пока смотрел на уходящую эту женщину с ребенком на руках, на лицо старого немца, как-то сжавшегося на наших глазах, Андрей тоже исчез. А мне хотелось побыть с ним немного наедине.
Начподив пожал руки стариков, погладил по голове стоявшего рядом мальчугана лет пяти и тоже ушел. Площадка под красным вязом, где только что произошла первая встреча советских солдат с уходящей в историю Германией, опустела, а красный вяз, будто вопреки природе, стал на глазах начподива покрываться багряной листвой, словно крона его держала на своем стволе огромный сгусток крови, собранной незримой рукой с дорог войны, как грозное предупреждение человечеству. Будто под этим вязом на немецкой земле, на Эльбе, сложили тела всех погибших, а пролитая ими кровь отразилась в небе над ними, как символ страшной трагедии.
Начподив думал о только что виденном и неожиданно столкнулся с Андреем, которого он потерял. Андрей сидел на старом пне дуба.
Александр Иванович был необыкновенно тактичный в отношении с людьми. Он подошел к Андрею, сел рядом с ним на тот же пень. Сидели молча. Наконец заговорил Андрей:
– В голове все смешалось, спуталось, закрутилось. Ничего не пойму. Что происходит? Мы разбили фашистов, они уходят в историю, как поработители народов. Их соотечественники отвернулись от них в самую трудную минуту, отвернулись от своих, как от врагов. Наши провожали своих со слезами и надеждой на возвращение, совали в руки хлеб, молоко, наказывали: «Возвращайтесь поскорее!» А тут? По-своему мы думали поначалу, что здесь, в Германии, произойдет то же. Произошла осечка. Я нес в Германию груз ненависти, даже мщения, а как война изошла последним залпом, я как-то обмяк. Когда я взял на руки мальчика, может быть сына того фашиста, подумал – ну как можно лишить жизни это беспомощное существо, что общего у него с тем, кто так безжалостно оборвал жизнь и сына и жены. Когда я прижимал мальчика к своей груди, мне стало так тепло, и так одинок я был в ту минуту. Все это слилось в какой-то ком, который впервые, поверьте мне, впервые сдавил меня так. И все, что я мог тогда, – сильнее прижать к себе мальчика.
Старики, как и везде, старики. Дети так же одинаковы, а мать, горящую ненавистью к русским, а женщины на берегу Эльбы, рвущиеся к американцам, – ничего не пойму.
– Потерпи чуток, Андрей, мы сейчас столкнулись на Эльбе и в Бюлове с немецким населением, а среди них старики, женщины, дети. О немцах нельзя судить по этим случайным встречам, хотя и примечательным. Мы живем после войны всего лишь несколько часов, и по-настоящему немцев-то не видели.
Фашисты потерпели страшное поражение в войне, и они очень нуждались в поддержке соотечественников. А получили они эту поддержку?
