И затем: обязуюсь не разглашать ни в каком виде и ни при каких обстоятельствах все, что видел, слышал, читал, обонял, или проклянет меня молва людская, настигнет кара лютая, ну и так далее. Вот образец, – перед Павлом появился ламинированный образец «Заявления о неразглашении всех видов тайн». Адресовалось заявление в организацию ФДЗ УП СТПК «Метрострой» г. Санкт-Петербурга кластера ЦБ-1310-7/Э.
– Пиши-пиши, – подбодрил комиссар. – Это тебе не шутка. Ё-моё, у всех вас всегда одна и та же реакция! Ну почему вы всегда удивляетесь-то, а? Метро – объект стра-те-ги-чес-кий! И вообще вся наша деятельность тоже. Так что не обессудь – это не бюрократия, это жизненная необходимость. Ибо чревато! О как.
– Да я понял, понял… – пробормотал Павел, пытаясь вывести на бумаге необходимые сведения уже порядком отвыкшей писать рукой. А писать-то надо было ох как много!.. Выходило довольно коряво – без клавиатуры-то.
На самом деле заявление оказалось вполне обычным договором о неразглашении, однако в форме прошения и клятвенного заверения в самых лучших традициях рыбьего обета молчания по любому поводу и без оного – без ярких фраз Чаркина, конечно. В тексте также указывались некоторые статьи совершенно неизвестного Павлу кодекса правил, видимо, внутреннего, но он уж не стал спрашивать, так как, по его мнению, комиссар был явно не в себе. Ладно хоть, как говорится, на людей не кидается и маузером не машет. Однако Чаркин, поначалу внимательно наблюдая, как Павел выводит каракули, на последних графах заявления все-таки начал говорить странное:
– Рюкзак взял? Где продукты на первое время? Что-то пакет у тебя маленький… Обувь удобная? С вами возиться никто здесь не будет! Довольствие только после недельной практики – здесь вам не пионерский лагерь.
– Чего? – захлопал глазами Павел, отрываясь от заявления. – Рюкзак? Продукты?.. Зачем?
– Тренировочный лагерь в Барановичах, тебе разве не говорили? – Чаркин явно не шутил и даже немного удивился.
– Впервые слышу! – с хрипотцой в голосе признал Павел. – Я вообще-то на работу устраиваться пришел. Мне… мне Василиса Андреевна позвонила сегодня утром и…
– Василина Андреевна, – терпеливо поправил комиссар.
– Да-да, Василина Андреевна, и я первый день еще только… В смысле вообще в первый раз! Я…
– Так, погоди, сейчас узнаю. А ты пиши, пиши. – Нахмурившись, Чаркин поднял белую трубку и набрал короткий номер. – Алло, Василина? Чаркин беспокоит, да. Добрый. И вам того же. Да. У меня тут новенький, малец, только что прибыл. Крашенинников. Направляю его в Барановичи. Только он странный какой-то, да. Крашенинников, ага. Павел. С Большевиков. Так точно. Я ему говорю, что, мол, почему не собран, а он… Что, Василина? Э-э… Да ну? Нет, поедет первой же дрезиной. Как куда? В Барановичи! Как подпишет, так и поедет. Ну накормим сначала, ладно уж. Калиникин тут еще с ним, Шевелев. А то маются без дела, безобразничают который день, замучили всех, хулиганы. А? Что? Кто? Что?! Ну знаете, Василина Андреевна! Что вы себе позволяете? Ну… ну… ладно… То-то
