А действительно человеку одно только нужно…
– О чем говоришь ты, рабби?
– О Боге говорю я, Марфа…
– Прав ты, рабби, грешники мы… Все суетимся, все хлопочем, а о Боге-то и подумать некогда… – вздохнула Марфа. – А все же так нельзя: и Богу приятно будет, если я гостю услугу окажу…
И она, убедив таким образом себя и в своей правоте, торопливо ушла в дом. На крыше синагоги снова появился хазан, угольно-черный и четкий на фоне зари, и затрубил во второй раз. И по звуку этой трубы кончались все работы в селениях и городах.
– Ну-ну, поторапливайтесь… – обратился Элеазар к женщинам. – Скоро звезда…
– Даю, даю… – отозвалась хлопотунья Марфа, расстилая циновки вокруг низенького круглого стола. – Мириам, где ты опять?..
– Иду… – отозвалась девушка из-за угла: спрятавшись от всех, она, нежно, шепотом, приговаривая слова любви, бережно, кончиками губ, целовала полевые лилии Иешуа. – Иду…
– А что ты запоздал так? – спросил Элеазар.
– Да сандалии совсем разбились… – отвечал Иешуа. – И зашел к Иуде Кериоту подчиниться… Такая у него нужда, такая нищета, что смотреть больно! Старшая-то его, Сарра, уже мажет лицо и губы и, говорят, часто является домой только поутру. Присмотрел было Иуда крохотный клочок земли себе да домик-развалюшку под Иерихоном, и недорого просят, а где взять? Так и мучаются… Хотят в Иерусалим перебираться – авось там побольше работы будет… Сколько неправды, сколько зла, сколько страдания!
– Да, да… – вздохнув, потупился Элеазар и, подняв глаза в небо, прибавил: – А вот и звезда…
Как раз в это мгновение на крыше синагоги появился хазан – смутная тень среди нежно-пепельных сумеречных отсветов – и протрубил в третий раз, возвещая начало праздника. И по всей Вифании зажглись тихие огни святой Субботы.
– Ну, приступим же к трапезе чем Бог послал… – ласково сказал Элеазар. – Возляжем…
Все возлегли вокруг низенького столика. Элеазар в сосредоточенном молчании других сотворил молитву, а затем с тихой торжественностью благословил и свет горящего светильника, и немудреные яства, и вино, и ароматы. И все приступили к вечере.
Слово Суббота значит по-еврейски покой. Так называли они седьмой, праздничный день недели, покой которого они блюли самым строжайшим образом. Иудеи верили, что обрезание и Суббота были установлены при самом сотворении мира: «Первою песнью человеческой, – говорили иудеи, – была субботняя песнь, которую воспел Адам в начале седьмого дня, когда его грех был отпущен ему…» Закон о Субботе, как и всякий другой Закон, подвергался усиленной разработке. Прежде всего нужно было установить, когда именно начинается Суббота. С наступлением ночи? Прекрасно. Но когда же именно начинается ночь? При появлении одной звезды, или двух, или трех? Вопрос этот представлялся настолько важным, что некоторые знаменитые законники, как двенадцать столетий спустя Маймонид, ставить его ставили, но разрешать не осмеливались. И затем: какие
