рвалось вслед ей. Ведь только одно слово его, и она расцвела бы, как дикая роза вешним утром…
И, сковав себя во имя Его, Всемогущего, он этого слова не сказал… Он бросился, не помня себя, на свое ложе и, из всех сил вцепившись зубами в руку, весь точно закостенел… А сверху тысячью глаз смотрело на это безмолвное, никому неведомое жертвоприношение небо…
Боль постепенно отпускала его, заменяясь глубокой печалью. И, полный безграничной любви к Тому, вокруг алтаря Которого горели теперь светильники звезд, он начал молиться, но молитва не шла к нему на этот раз, не несла обычного, кроткого мира своего. Месяц серебрил черную, распростертую на кровле фигуру, дышал ночной ветер над спящей землей, рассказывали серебряные сказки звезды одна другой в извечной бездне – безмолвная жертва, горя на жертвеннике незримом и не сгорая, продолжалась…
Где-то в отдалении послышались голоса, медлительные, грубые, сонные… Он слегка приподнял бледное лицо и чутко прислушался: по иерихонской дороге в предрассветной мгле шла небольшая толпа. Он встал и вгляделся. По чуть белеющей дороге за каменным забором не торопясь, тяжелым шагом проходил к Иерусалиму отряд римских легионеров – темные, суровые, тяжелые тени… Их шлемы и концы копий чуть поблескивали в сиянии заходящего месяца…
– Да неужели ты сразу поведешь нас до города, Пантерус? – крикнул один из легионеров шагавшему впереди рослому и стройному старшому. – Дай хоть немножко отдохнуть!..
– Ну, разговаривай еще!.. – низким голосом отозвался тот.
– Иди знай!..
И они прошли.
И долго смотрел Иешуа вслед им…
И, когда скрылись они, он снова поднял глаза в посветлевшее уже небо. Он не слышал его взбаламученной душой своей, оно замкнулось и молчало, но, точно желая покорить его, отверзть для души своей, он простер к нему руки и, полный беспредельной, восторженной жажды жертвы, прошептал:
– Тебе! Единому Тебе…
А внизу в убогой душной хижинке, на скудном и жестком ложе все плакала Мириам и нежно целовала уже привядшие цветы его…
VI
Ранним утром, на зорьке, Вифания проснулась. Но тихо было на селе: ничто не должно было нарушать святого покоя Субботы. Элеазар, хотя и ессей, ходил в синагогу, чтобы послушать, а для Иешуа она была нужна как место проповеди.
– Ну, что же, идем? – спросил он своего друга.
– Идем… – отвечал тот. – А ты что-то нехорошо выглядишь сегодня… Или блохи спать не давали?..
– Нет, так… – смутился Иешуа немного. – Со мной это бывает…
Его сердце звало Мириам, но ее не было видно: бледная, с заплаканными глазами, девушка не показывалась. Марфа украдкой наблюдала за сестрой и жалела ее. Она догадывалась о любви ее к Иешуа и ничего не хотела бы так, как выдать ее за него. Элеазар тоже чувствовал, что в доме сегодня что-то не так, но молчал…
Иешуа с Элеазаром и Марфой направились через пыльную площадь к синагоге. И со всех сторон тянулись
