усталыми светлыми глазами. Она не сомневалась, что он видел ее и Орлова тоже. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Вдруг на его лице мелькнуло что-то вроде насмешки, он отвернулся и приказал солдатам идти дальше: «А помнишь, Ганс, последнюю ночь под Амьеном? – снова беззаботно заговорил он с унтером, – Мы хорошо там повеселились. Ты прав, здесь совсем не то…». Они ушли. Голоса и шаги их стихли. Сердце Лизы радостно забилось: он увел их, увел.
– Слышишь, Лиза, – тихо сказал Орлов, – а ты понравилась офицеру. Он ведь видел нас, стервец, да, похоже, пожалел тебя. И у них есть люди.
Лиза не могла вымолвить ни слова. Понравилась! Знал бы Орлов, где она прежде встречалась с Крестеном! И если сказать честно, она никогда не задумывалась над тем, какое впечатление произвела на немецкого лейтенанта в Таллинне. Нет, просто он пожалел ее, так же, как и тогда, в конце сорок первого, когда не донес в гестапо. Но странным, необъяснимо странным казалось то, что, увидев ее, сразу узнал – значит, не забыл. От этой мысли Лизе почему-то стало вдруг радостно и тепло на душе.
До своих они добрались. Прижав Лизу к груди, Орлов сказал с нежностью:
– А ты счастливая, Лизка. Из такой катавасии выпутались, а я уж думал – все, кранты, – и попросил смущенно: Ты уж не серчай, если я там чего прежде. – И, приподняв лицо, заглянул ей в глаза.
Она улыбнулась:
– Да что там, вам спасибо, Алексей Васильевич, – а сама все возвращалась в памяти к недавно пережитому, словно заново чувствуя на себе взгляд усталых светлых глаз обер-лейтенанта. Окажись кто другой на месте Крестена – не остаться бы им в живых.
Штурм Сталинградского вокзала шел уже пятые сутки. На каменное четырехэтажное здание, в котором оборонялись остатки русского батальона, обрушилось столько мин и снарядов, что казалось – его сотрут в пыль. Уже не должно было остаться ни единой живой души, но как только немецкая пехота поднималась в атаку, здание вновь оживало. Немцы откатывались. Вдруг у разбитых белых фигур, украшающих фонтан на привокзальной площади, поднялся офицер и, подав знак солдатам, не пригибаясь, в полный рост, повел их на новый штурм. Пули веером пронеслись над ним. Он вздрогнул, согнулся. Но выпрямился и сделал шаг вперед. Еще выстрел – упал на колено, но упрямо встал…
– Герр обер-лейтенант, – молоденький солдат подскочил к нему, отчаянно схватил за плечи, – вы ранены, герр обер-лейтенант…
– Вперед, веди их, Фриц! – в уголках губ офицера появилась кровь, лицо передергивало, он облизывал кровь с губ и, задыхаясь, повторил:
– Вперед! Веди их, мой мальчик.
– Нет, я не оставлю вас, герр обер-лейтенант!
– Фриц… – извивающиеся струйки крови поползли по подбородку офицера. Упавшая фуражка открыла жесткие светлые волосы. Он устало сомкнул веки, прерывисто дышал и жадно глотал воздух. Фриц приподнял его голову и положил себе на колени. Потом, напрягая силы, потащил по снегу назад, к своим. Глаза его застилали слезы.
– Волга! Волга!
