подтолкнул он Белозерцеву по-свойски, под бок. – Если ты там не договоришься, – кто договорится? Лаврентий-то тебя послушает? – он как-то двусмысленно усмехнулся.
– Оставь эти пошлости, Никита, – поморщилась Катерина Алексеевна. – У Лаврентия и помоложе меня найдутся, за кем увиваться. Целый Большой театр под боком. Да еще консерватория.
– А я вовсе не то имел в виду, – запротестовал Хрущев. – Я говорю о твоих прошлых заслугах. НКВД должно о них помнить. Насколько я знаю, лично «хозяин»…
– Вот именно, – Белозерцева оборвала его жестом, – «хозяин» только и может воздействовать на них. А мои заслуги, Никита, все равно что салфетка в ресторане, вытерлись да выбросили – и весь сказ. Я еду к Рокоссовскому, – она встала. – У него прямая связь…
Ожидание было долгим и тяжелым. Допросы отменили. Как допрашивать, если вот-вот чуть не весь немецкий генералитет поставят к стенке? Шумилов напряженно мерил шагами пространство кабинета. Наконец ближе к вечеру из штаба фронта сообщили – расстрел отменяется.
Узнав об этом, Хрущев не выдержал:
– Как тебе это удалось, Катя? – кинулся он к Белозерцевой, едва она появилась. – Неужели все-таки через Лаврентия? Или… – он как-то нелепо, желая, чтобы никто не заметил, указал пальцем, – хотел вверх, а получилось – в окно. Но Катерина Алексеевна хорошо поняла его.
– Вот именно, «или», – усмехнулась она. – Что и каким образом – тебе, Никита, знать незачем. Ты должен знать ровно столько, сколько положено. И ничего больше. А Лаврентий, – она безнадежно махнула рукой, – это хитрый лис, умеет подладиться, словно ничего подобного и не приказывал.
Белозерцева вышла на крыльцо. Присев на ступени, закурила папиросу.
– Катерина Алексеевна, вы простудитесь, холодает уже, – заметила Лиза озабоченно. Выйдя следом, она набросила Белозерцевой на плечи полушубок.
– Ничего, я крепкая, – ответила та как-то сдавленно, обернувшись. Лиза с удивлением увидела, что в глазах у нее стояли слезы.
– У вас будут неприятности в Москве? – высказала она предположение.
– Чепуха, – Белозерцева пожала плечами и сбросила с папиросы пепел на снег. – Просто такое ощущение, что искупалась в дерьме. Но иначе никак нельзя. Особенно с такими, как Суэтин. Сами скоты, – проговорила она со столь неожиданной прямотой, что Лиза вздрогнула. – Они только по-скотски и понимают. Спасибо тебе, девочка, – она с благодарностью сжала руку Лизы. – Иди, отдыхай. Завтра будешь переводить Рокоссовскому, – подернутые красноватой сеточкой от усталости фиалковые глаза Белозерцевой взглянули прямо Лизе в лицо, – и словно снова зашелестели над головой старинные вязы у пруда под Лугой, послышался щебет птиц в листве, готовившихся ко сну.
– Простите, – дрогнувшим голосом произнесла Лиза, извиняясь, сама не зная за что, потом, повернувшись, чтобы скрыть нахлынувшее волнение, поспешно вошла в избу. Спрятавшись за большую русскую печь, где штабисты отвели ей самое уютное, теплое местечко, она долго не могла заснуть. Усталость, такую, что казалось,
