двери, она узнавала знакомые закутки и постоянно чувствовала, что здесь – о, ее не обманешь! – что-то не так…
И Прохор тоже не тот. Мало того, что он перестал быть капитан-лейтенантом и на его плечах вместо привычного кителя с погонами какая-то шерстяная куртка, – так он еще и предусмотрителен не в меру, суров не в меру, неласков тоже не в меру…
– Какие тяжелые стали двери!
– Сюда нельзя.
– Но я хочу пройти в свою каюту. С ней так много связано!
– Нельзя!..
Палуба тесно заставлена бочками, пропахшими ворванью. Над головой знакомо и призывно гудят полотнища парусов. Но таких грязных парусов она не видела еще ни на одном паруснике.
«Что, неужели ее Прохор перестал быть моряком?»
Волны, вздымая тяжело груженные борта шхуны, небрежно закидывают на палубу зеленоватую пену. Невдалеке стоят матросы, одетые кто во что горазд: засаленные ватники, канадки, свитера, концы вязаных шарфов треплются на ветру, у каждого на поясе нож.
Женщина отвернулась. «За какие, спрашивается, грехи Прохору вручили это судно с плохим боцманом и с такой командой, распущенной хуже команды любого английского трампа?..»
В каюте она обиженно присела на диванчик. Прохор, ссутулив плечи, сгибался в три погибели над столом, переставляя по карте ножки штурманского циркуля. Клок волос спадал на лоб, губы что-то старательно шептали. В иллюминаторе показалась волна и сразу схлынула.
– Скажи, может быть, это связано с гибелью «Аскольда»?
– Что? – спросил муж, не отрываясь от карты.
– Вот это все, – она обвела рукой деревянные переборки каюты, оклеенные дешевыми невзрачными обоями.
Он понял. Распрямил плечи. Стукнулся затылком о низко выступающий бимс.
– Пока я не могу ответить тебе на этот вопрос. Ясно?
– Нет, не ясно.
Прохор молчал. Он просто не хотел разговаривать. Сильно качнуло. Что-то с грохотом прокатилось по палубе. Через люк хлынула вода, донесся крепкий, густой смех матросов.
– Подбери воду. Тряпка там, в углу.
Подтянув повыше платье, чтобы не забрызгать его, Ирина села на корточки, стала собирать воду. «Злой, – думала, выжимая над раковиной тряпку, – сегодня лучше не начинать разговора…»
Прохор никогда не ссорился с женой, а если и происходили размолвки, он брал ее на руки, молча сажал на шкаф, молча надевал перед зеркалом фуражку и также молча уходил из дому. Это случалось с ним редко и давно, когда они оба были еще молоды. Ирине тогда казалось очень обидным сидеть на шкафу, вдыхая пыль старых газет, но теперь все это казалось ей безобидной, милой шуткой.
– Прохор, помнишь, как ты меня на шкаф сажал?
– Было бы хорошо, если бы ты сейчас оставила меня в покое. И вообще непонятно, зачем ты тронулась в это путешествие!
– Но ты же сам сказал мне накануне, что шхуна пойдет в Горло Белого моря. А мне как раз надо попасть в колхоз «Северная
