в накинутой на плечи шинели стоял в раскрытых воротах сеновала и курил, пряча папиросу в рукаве.
– А вы чего не спите, – сказал он Аглае, – вы не обращайте на нас внимания, спите. Когда финны придут, я шинель свою оставлю, а то холодно вам, наверное.
Он затоптал окурок громадным сапогом, тяжело вздохнул, и этот вздох отозвался под сводами сеновала.
– У меня вот тоже, – печально добавил он, – жена где-то воюет… Эй, Левашев!
– Я здесь, товарищ капитан…
– Матти давно к ручью ушел?
– Да вот уже полчаса, наверное.
– Черт возьми, – сказал Керженцев, – тьма какая! И тихо как будто…
– Может, не придут? – спросил кто-то в потемках, зашуршав сеном.
Немного помолчали.
– А мы уже здесь! – вдруг раздался из-за стены чужой злорадный голос, и в просвет окна влетела финская граната.
Керженцев кошкой подскочил к ней, ударом сапога вышиб ее за ворота сеновала. Аглая услышала взрыв и потрескивание досок, обжигаемых осколками. Левашев уже бросился наперерез убегающему лазутчику-финну.
– Ну, чего тебе надо! – сказал шюцкоровец по-русски, поднимая массивный «суоми». – Жить тебе не хочется?.. Так – на!..
Но не успел он вскинуть автомат – ткнулся в мокрую от ночной росы землю. На бегу перезаряжая винтовку, Левашев скатился с обрыва к ручью. Вдоль берега ярко пылали подожженные финнами стога сена. На опушке леса пулемет сосредоточенно дробил тишину ночи.
Расталкивая ногами черную воду, в которой колебались отраженные языки пламени, Керженцев крикнул:
– За мной, ребята!.. Где Матти?.. Кто его видел?..
Из кущи кустов, словно бешеные собаки, залаяли многозарядные «суоми». Протяжные крики финских капралов вязли в грохоте и свисте. Воздух пронизывал неистовый вопль:
– Аля-ля-ля!.. Аля-ля-ля!.. Аля-ля, ля-ля!..
Финский офицер в кепи с длинным козырьком размахивал пистолетом, звал солдат за собой:
– Хелла!.. Хелла кюон!.. Хелла, хелла…
Это был лейтенант Суттинен, и когда, пригибаясь под ливнем пуль, Керженцев выбрался на берег, Суттинен выстрелил в него несколько раз подряд. Керженцев упал и пополз обратно – к воде, грыз от боли речной песок.
– Капралы мои! – плачуще вскрикнул лейтенант. – Ориккайнен… тьфу, перкеле! Хаахти, отводи людей… Отводи!..
Пролетев около виска, впился в дерево и мелко задрожал тяжелой рукоятью чей-то пуукко.
– А… перкеле! – злобно выругался Суттинен и, выдернув нож, швырнул его в русского солдата, бежавшего прямо на него.
Но Левашев – это был он – успел пригнуть голову, как учил его Лейноннен-Матти, и стальное лезвие звонко царапнуло по каске. Солдат выпрямился, но Суттинена уже не было – трещали за ним кусты, скорбно ревел медный рожок; он играл отход,
