и Хартинг? Не думаю, чтобы он читал газету чаще чем раз в год. В этих вопросах он был совершеннейшим ребенком. Невинным младенцем. Невинным и непрактичным в делах.
– Многие из них непрактичны, – сказал Тернер. – Поистине удивительное дело! – Снова усевшись, он перебросил ногу на ногу и откинулся в кресле, словно хотел предаться долгим воспоминаниям. – Я как-то знавал человека, продавшего свое первородство на аристократический титул, потому что иначе ему не доставалось сидячих мест в подземке. Подозреваю, что с нами происходит много такого скверного, о чем даже не упомянуто в Библии. Не здесь ли корень его проблемы? Недостоин приглашения на ужин, не получает хороших мест в поезде. Да и работа его считалась временной, верно?
Брэдфилд не ответил.
– И это продолжалось очень долго. Он стал постоянным временным сотрудником или кем-то в этом роде. Не слишком выгодное положение. Особенно если речь идет о посольстве. Когда они задерживаются на слишком длительное время, то становятся почти местными жителями. И ведь он действительно был местным, не так ли? Наполовину. Наполовину гунном, как выразился бы де Лиль. Он никогда не разговаривал о политике?
– Никогда.
– А вы не ощущали в нем этого? Смены политической ориентации?
– Нет.
– Никаких надломов? Напряжения?
– Нет. Ничего подобного.
– А как насчет той драки в Кёльне?
– Какой драки?
– Пять лет назад. В ночном клубе. Кто-то его основательно излупил. Он шесть недель провалялся в больнице. Но дело замяли.
– Это случилось еще до меня.
– Он много пил?
– Насколько я знаю, нет.
– Говорил по-русски? Брал уроки языка?
– Нет.
– Как он обычно проводил отпуск?
– Он очень редко уходил в отпуск. А если брал время на отдых, то, по-моему, оставался дома в Кёнигсвинтере. Кажется, его интересовало садоводство.
Долгое время Тернер откровенно изучал лицо Брэдфилда, пытаясь найти в нем нечто, чего не находил.
– Он не волочился за женщинами, – сказал наконец Тернер. – Не был голубым. У него не водилось друзей, но он и не вел образ жизни отшельника. Не прошел проверку. У вас нет на него полноценного личного дела. В политике не разбирался, но умудрился тем не менее завладеть важными для вас досье. Не крал денег, играл на органе в церкви, интересовался садоводством и любил ближних, как себя самого. Это все так? Выходит, он был вообще никаким. Ни положительным, ни отрицательным. Так кем же он был, во имя всего святого? Посольским евнухом? У вас вообще есть о нем хоть какое-то мнение, – перешел на интонацию шутовской мольбы Тернер, – чтобы помочь несчастному следователю-одиночке выполнить его чертову работу?
Поперек жилета у Брэдфилда свисала цепочка от часов. Не более чем тонкая золотая нитка, залог преданности упорядоченной жизни.
– У меня впечатление, что вы преднамеренно тратите время на разговоры, не
