помните?
Официант принес вино, и де Лиль заставил Тернера попробовать его.
– Уверен, ваш вкус еще не так испорчен, как мой.
Когда же Тернер отказался, он снял пробу сам с явным удовольствием.
– Отличный выбор, – сказал он официанту. – Просто прекрасно. К нему применимы все мудреные определения до единого, – вернулся он к прерванному разговору. – И понятно, потому что они применимы к любому из нас. Это как в психиатрии: придумайте симптом – и без труда найдете для него определение. Он изоляционист, шовинист, пацифист, реваншист. И стремится к торговому союзу с Россией. Он прогрессивен, что нравится немецким старикам, но он и реакционер, привлекая этим к себе молодежь. Молодые люди здесь сплошь невероятные пуритане. Им не нужно процветание. Дайте им луки, стрелы и Барбароссу в вожди. – Он вялым жестом указал в сторону семи холмов. – Но только им хочется иметь все это в современном варианте. Старики – гедонисты, и здесь нет ничего удивительного. Но молодые… – Он прервался, а потом продолжил с откровенным отвращением: – Молодые люди обнаружили самую жесткую правду: наилучший способ наказать своих родителей – это стать похожими на них. Вот студенты и сделали Карфельда своим приемным отцом… Простите. Оседлал своего любимого конька. Не стесняйтесь и скажите, чтобы я заткнулся.
Тернер, казалось, не слышал его. Он пристально смотрел на полицейских, которые через равные промежутки расположились на тротуаре. Один из них нашел под скамейкой бумажный кораблик и теперь играл с листом бумаги, сворачивая ее тонким жгутом.
– Из Лондона нас постоянно донимают вопросом: кто поддерживает его? Откуда он берет деньги? Определения, определения. А кто я такой, чтобы им ответить? «Человек с улицы, – написал я однажды, – то есть традиционно самая неопределенная социальная группа». Там обожают подобные ответы, но только пока они не доходят до аналитического отдела. «Разочарованные в жизни, – говорил я, – сироты, оставленные умершей демократией, жертвы коалиционного правительства». Социалисты, считающие, что их продали консерваторам, антисоциалисты, которые полагают, что их продали красным. Слишком интеллигентные люди, чтобы голосовать за кого-либо вообще. И Карфельд представляется единственной шляпой, подходящей по размеру для всех этих голов. Как можно дать определение настроению народа? Боже, до чего же они тупые! Мы больше не получаем никаких указаний. Только вопросы. Я сказал им: «Но ведь наверняка у вас в Англии происходит то же самое? Гнев охватывает людей повсеместно». Но почему-то никто не подозревает, что мировой заговор вызревает в Париже. Зачем же искать его здесь? Тоска… невежество… скука. – Де Лиль склонился через стол. – Вы когда-нибудь голосовали? Уверен, да. На что это похоже? Вы чувствовали, как внутри у вас что-то изменилось? Было похоже на мессу, например? Или вы ушли, проигнорировав всех? – Он проглотил еще одну устрицу. – Я думаю, дело в том, что Лондон бомбили. Разве не в этом разгадка?
