добрых тридцать секунд, не меньше.
А следующие три месяца я все никак не могла решиться написать тебе. Но вот наконец – наконец я пишу ручкой на бумаге то, что очень хочу сказать: я очень сожалею о том, что произошло между нами, и очень прошу тебя простить меня. Я очень любила тебя, Чет, по-настоящему любила. Я так сильно тебя любила, любила все, что у нас с тобой было: наши мечты о будущем, о том, как мы вместе будем жить в Бейконе… Когда ты приехал в Чикаго, и я заявила, что больше тебя не люблю – я солгала. Думаю, я пыталась убедить в этом саму себя, поверить в это – потому что так было проще тогда… проще расстаться. По крайней мере, тогда я была в этом уверена. Я считала, что нам нужно расстаться. И делала для этого все.
Я знаю, как дорого тебе обошлось это расставание. И никогда не смогу простить себя за это. Если бы я не поступила так с тобой – тебе не нужно было бы уезжать из Бейкона, не нужно было бы бросать все, что так много значило для тебя. Я всегда чувствовала свою вину за это – и мне ужасно жаль. Надеюсь, ты сможешь простить меня.
У меня осталось множество прекрасных воспоминаний о том времени, когда мы были вместе. И я была бы счастлива узнать, что хотя бы некоторые воспоминания обо мне вызывают у тебя добрые чувства. Интересно – вспоминаешь ли ты о том, как мы сидели с тобой под тем дубом… как трещали цикады и сверчки вечером. О том, как иней покрывал тонким слоем кусты черники зимой – и от этого они становились какими-то нереальными, словно сказочными. О том, как мы помогали твоей маме продавать пироги на придорожном прилавке.
До сих пор при виде черники я думаю о тебе. Всегда.
С нежностью,
Рут».
Я стояла тогда в спальне своей бабушки, держа в руке письмо и представляя себе, как она писала его – писала человеку, с которым не виделась и не разговаривала больше шестидесяти лет. Была ли это любовь всей ее жизни? Ей было всего восемнадцать, совсем девочка еще. И вот спустя столько лет она пишет ему, чтобы попросить прощения за то, что оставила его. Присев на бабушкину кровать, я разгладила голубой листочек с письмом на коленке: интересно, какой он, этот Чет Каммингс, и что он подумает, когда я вручу ему это письмо? А может быть, он действительно главная любовь ее жизни? Ведь она никогда никому не рассказывала об их романе, хранила его в секрете.
Теперь, завернувшись в мокрое полотенце, в своем номере в «Виктори Инн», я держала около уха трубку и невольно подумала: а какой была бы жизнь моей бабушки, если бы она все-таки вышла замуж за Чета Каммингса? Тогда у нее не было бы огромного дома в стиле Тюдоров с шестью спальнями, и розового садика, и фонтанчиков, и лужайки, на которой трава летом такая изумительно зеленая и так прекрасно пахнет, когда ее стригут. Тогда она осталась бы в Бейконе. И мою мать она родила бы в Бейконе, и мама тоже осталась бы скорей всего тут – и родила меня тоже в Бейконе. И я росла бы за городом, как сельская девчонка, жила бы в крохотном городке, оторванная от всего того, что я так люблю. Я не представляла
