Ревью» за среду – он лежал на столешнице. Открыв ящик, я обнаружила записную книжку и пролистала страницы, испытывая одновременно щемящую тоску и удовольствие от того, что видела знакомый ровный бабушкин почерк. Писем там никаких не было.
Из одежного шкафа на меня пахнуло лавандой. На вешалках рядом висели костюмы от «Шанель» и вещи, купленные на распродажах в универмаге. На полках были аккуратно сложены кофточки и джемпера самых разных цветов – от персикового до клюквенного. Я провела рукой по розовому свитеру – кашемир был мягчайшим, словно облако.
На верхней полке встроенного шкафа стояли фотографии в серебряных рамочках. На одной из них был мой дед, запечатленный в годы учебы на медицинском факультете Чикагского университета: он обнимает бабушку за талию, они стоят на фоне массивного каменного здания в готическом стиле. Она, высоко задрав подбородок, смотрит прямо в камеру, на длинной шее – нитка жемчуга. Дед смотрит на нее с широкой улыбкой во все лицо.
На другой фотографии в овальной рамке были мы с мамой в Аламо-сквер – парке неподалеку от дома моих бабушки и дедушки в Сан-Франциско. Мне десять, значит, бабушке около пятидесяти пяти. Взглянув на фото, я вдруг поразилась тому, насколько мы с ней похожи. У меня были такие же зеленые глаза и длинные темно-рыжие волосы, как у бабушки, только та обычно убирала их в пучок. Я помнила тот день, когда была сделана эта фотография: у меня на плече висел фотоаппарат, и какие-то туристы, решив, что мы тоже туристы, предложили нам нас сфотографировать. Мы встали перед огромной клумбой красных цветов, обе улыбнулись, а на заднем фоне был хорошо виден желтый дом моей матери.
Я вернула фотографии на место и начала открывать ящик за ящиком, повторяя себе, что просто обязана сделать то, что она просила.
Я перерыла ящики, где было все что угодно: кулинарные рецепты, руководства по эксплуатации бытовых приборов, иностранные банкноты, скрепленные скрепками – остатки валюты, которую она привозила из заграничных поездок, открытки ко дню рождения и Рождеству, которые она получала, и даже копия уведомления из «Уинстон Ред», в котором говорилось, что я становлюсь партнером.
Письма не было.
Вернувшись в спальню, я присела на краешек ее постели. Что бы там она ни написала – здесь этого не было. А может быть, она вовсе ничего и не писала, подумала я. Может быть, это она бредила перед смертью.
Книжные полки бабушки ломились от романов и семейных фотографий, и я уставилась на них, размышляя, что же мне делать дальше. Потом я смотрела на картины на стенах – морские пейзажи и просто пейзажи. Даже несколько фотографий она вставила в рамки и повесила на стену: например, то фото, которое я сделала в далекой юности – пустынный пляж и пара старых кроссовок.
Я снова открыла ящик прикроватного столика и увидела книгу – «Сто лет одиночества». А когда я взяла ее в руки – из нее выпал голубой листок бумаги, который был заложен между страницами. На самом верху листочка красовались инициалы бабушки – РГР: Рут Годдард Рей. Я сразу узнала высокие, острые буквы ее почерка, которыми
