он не сядет – он уже сидит!
Шуйский.
Помилуйте, бояре, Годунов-то?
Его насильно ставят выше нас,
А он и сам не рад! Он нам всегда
И честь как должно воздает, и в Думе
Готов молчать иль соглашаться с нами!
Михайло Нагой.
Да, к этому вьюну не придерешься!
Поддакивает, кланяется, бес,
А все-таки поставит на своем!
Шуйский.
Ну, этот раз ему за то спасибо!
Бельский.
Да этот раз не первый, не последний.
Покойный Сицкий правду говорил:
Он всех нас сломит!
Михайло Нагой.
Да – коль мы его
Не сломим прежде!
Григорий Нагой.
Как его сломить?
Бельский.
Кой-что шепнуть мы про него могли бы!
Мстиславский.
Да нам-то не поверят. Он же нас,
Как Сицкого, одним словечком срежет!
Михайло Нагой.
Нет, так нельзя; а можно бы иначе —
Да, вишь, князь Шуйский за него стоит!
Шуйский.
Я? За него? Да что ж он мне, бояре?
Он мне ни кум, ни шурин, ни свояк!
Я лишь сказал, что он хлопот не сто́ит!
Бельский.
Ну, слеп же ты!
Шуйский.
Нет, я не слеп, бояре!
Когда б дошло до дела, вы бы сами
Раздумали!
Бельский.
Нет, этого не бойся!
Мстиславский.
Уж друг за друга мы бы постояли!
Григорий Нагой.
Готовы крест на этом целовать!
Шуйский.
Эх, вам охота даром в петлю лезть.
Бельский.
Ну, князь, прости мое худое слово:
Ты слеп как крот, и первого тебя
Татарин этот выживет как раз!
Шуйский.
Ты думаешь?
Бельский.
Да уж наверно так!
Шуйский.
Ну, коли так – тогда другое дело!
Бельский.
Так ты согласен?
Шуйский.
Что ж мне одному
Быть против всех! Пожалуй, я согласен —
Да как же дело-то начать?
Михайло Нагой.
А вот как:
Теперь у нас везде, по всей Руси,
Поветрие и хлебный недород.
Уж были смуты: за Москвой-рекой
Два бунта вспыхнуло. В такую пору
Народ озлоблен; рад, не разбирая,
Накинуться на первого любого.
От
