даже не помышляли. Не страшна разлука, пока знаешь, что можешь противопоставить ей желание быть вместе. А время шло, но мы не обращали на это внимания. Мой ангел хранитель – лучший из друзей. И в танце под мерцанием далеких галактик кружилась наша с ним дружба.
Всякая трагедия – это потрясение устоев, а наше существование – лишь незначительное препятствие на пути ее неотвратимой и всегда катастрофической воли.
Трагедия вошла в мою жизнь…
…Меня и еще несколько человек пригласили на открытие новой семинарской школы. Мы находились в здании. Возможно, крыша не выдержала тяжести стоявших на ней массивных крестов – я еще в первый раз увидев их на крыше здания, спросил себя: «Разве одного креста недостаточно?». Или может, архитектор ошибся в расчетах или рабочие – при строительстве. В чем бы ни была причина, крыша школы обрушилась. Мы оказались погребены под завалом.
Мы бы умерли, если бы не наши ангелы хранители. Мой ангел был среди других, но держался позади остальных. Ангелы слышали наши мысленные мольбы о помощи. Нам не надо озвучивать собственные просьбы, достаточно, не произнося ни звука, кричать в небеса из собственных душ.
Всех спасли – и это благо. А вот меня такая удача обошла стороной. Мои травмы были серьезными, и я уже собирался распрощаться с этим миром. Тогда мой Ангел, почувствовав это, совершил удивительный поступок – он пожертвовал своим бессмертием, вечностью ради моей столь короткой и столь хрупкой жизни. Смерть отступила – тьма и забвение ушли.
Я выжил, а мой Ангел умер.
И что потом? Меня захватила и долго не отпускала злость от того, что я потерял своего Ангела, она затмила мою боль, горечь и печаль. Впрочем, мне кто-то сказал, что моя злость – это и есть оборотная сторона боли, горечи, печали. Просто не всегда и не каждый переживает их так, как это должно быть, по нашему мнению. Моя злость – это внешне искаженная боль, горечь и печаль. Мне плохо.
Обратная сторона моей злости – отчаяние от понимания того, что у других ангелы живы, а своего я больше не увижу. Я не мог унять злость, она – это сплав прочих моих горечей. Вот что я чувствовал, сжимая кулаки и стискивая зубы.
А впрочем, гнев и злость мне некуда было выплеснуть – бездарные, неблагодарные и бесполезные чувства, не позволявшие забыть о причине утраты и изо дня в день изнурявшие меня.
Моя потеря равносильна смерти. Я понимаю, что нет смысла желать такого же горя не только тем, кто ни в чем не виновен, но и тем, кто, может быть, заслужил этого, поскольку ничто не восполнит твоей потери. Я сочувствовал сам себе.
Я не укорял себя, хотя это первое, что делают люди, когда умирает тот, кого они любили. Чем укор может помочь? Винить себя – значит только это и делать. Обдумывать сложившуюся ситуацию и укорять себя – я только на это и способен.
Уж вдоволь я наплакался.
Меня одолевала мучительная возбужденность от негодования, замешательство от состояния
