в руки неприятеля. Многие из нас по сию пору обвиняют Кутузова в том, что он в это время будто равнодушен был. Ах! Если бы знали они, сколько князь Кутузов скорбел в сие время о потере града, который любил он не менее, как каждый верный сын России! Часто он, воздыхая и возводя взоры свои на Небо, говорил с растерзанным скорбию сердцем: «Москва! Ежели Вседержитель, которого судьбы непостижимы, предопределил тебе временно быть жертвою неблагодарности иноплеменников; за то горько восплачут они по тебе, своей гостеприимнице; и ужасна будет гибель их».
От 30 августа и сентября 2 и 3 генерал Эртель из Мозыря донес, что он разбил неприятеля по Минской и Могилевской губерниям, много взял в плен офицеров и нижних чинов и получил в добычу великое множество провианта и фуража.
Итак Кутузов, дав повеление начальствующему российским арьергардом генералу Милорадовичу известить генерала Себастиани, командовавшего авангардом французским, что столица уступается неприятелю без бою; и чтобы не сделано было со стороны неприятелей никакого насилия российскому обозу, выступавшему из города для соединения с армией, оставил 12 сентября Москву и двинулся с армией от сей столицы к Югу, расставив наблюдательные отряды войска по дорогам, ведущим от Москвы в разные стороны, и положась зайти неприятелю в тыл, что и выполнил по предположению.
Выступая из Москвы, князь Кутузов предписал генерал-адъютанту Винценгероде держаться самому на Тверской дороге, а между тем по Ярославскому пути иметь казачий полк для охранения жителей от набегов неприятельских партий.
В сих толико критических обстоятельствах вдохновенный Богом вождь Александра, прибыв в местечко Жилино, донес Его Императорскому Величеству от 4 сентября следующее:
«После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны 26 августа сражения, должен я был оставить позицию при Бородине по причинам, о которых имел счастие донести Вашему Императорскому Величеству (после того сражения армия была весьма ослаблена). В таком положении приблизились мы к Москве, имея ежедневно большие дела с авангардом неприятельским; и на сем недальнем расстоянии не представилось позиции, на которой мог бы я с надежностью принять неприятеля. Войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти; неприятель же пустил две новые колонны, одну по Боровской, а другую по Звенигородской дорогам, стараясь действовать на тыл мой от Москвы; а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение армии, но и кровопролитнейшую гибель и превращение в пепел самой Москвы.
В таком крайне сомнительном положении, по совещанию с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен я был решиться попустить неприятеля
