стиле, с разными там «лютиками-цветочками» и фразами типа: «Да соединятся наши сердца в порыве любви». Были и достаточно откровенные. Одно было в стихах:
Пускай мы встретимся, и весь обман
Уйдет в туман…
Господи, это ж надо написать такой бред!
Присылали и фотографии. Некоторые дамы были страшны как смертный грех. Некоторые – вполне приличной внешности. Были снимки десятилетней давности. Похоже, что изображенные на них были старыми девами и готовы были пуститься во все тяжкие.
Эти фотографии вызывали наибольшее оживление. Они ходили из рук в руки, сопровождаемые комментариями. Кое-кто пририсовывал на них скрытые от взоров части женского тела. Два снимка были такие, что их и дорисовывать не надо было – все и так на виду. Этот снимок Гусявин обменял на две пачки чая, которым поделился со Штепселем – тот был автором идеи.
Срок у Гусявина подходил к концу, и он решил воспользоваться этой корреспонденцией. Кандидатуру выбирали всем бараком. Необразованных «Дунек с мыльного завода» он отринул с ходу: не любил тупых коров, которые не могут связать двух слов. Выбор в конце концов остановили на Галине Ивановне Степанцовой, двадцати восьми лет от роду. И опять здесь помог Штепсель – большой дока в этих делах.
– Библиотекарь. Значит, кроме книжек своих, ничего не видела.
С фотографии стеснительно смотрела тоненькая симпатичная женщина, сидящая, скромно положив руки на колени, на диване.
– Смотри. Глаза большие-большие, – продолжал Штепсель, – наивные-наивные. А слова!.. Они идут из самых глубин женской трепетной души. Тургеневский стиль. «Вячеслав, я верю в вас и надеюсь, что вы обретете себя в этом мире, где так много прекрасного. Да, вам пришлось нелегко, но скоро все это будет позади и забудется, как дурной сон. Может быть, если мы встретимся, это будет не случайностью, а знаком судьбы». Знаком судьбы… Каково?.. Эх, Сявый, лохов ценить надо. Хороший лох, а тем паче лохиня, многого стоит. Это наше национальное достояние.
– Пожалуй.
– Живет одна, в отдельной квартире. Чего тебе еще, дураку, надо?
– Ладно. Согласен.
В ответ на это письмо отгрохали петицию на шести страницах. Каждый свою лепту вносил. Но больше всех Штепсель постарался. Когда потом вслух зачитывали, у Рынды – бугая-баклана с тремя судимостями за хулиганство и грабежи – стояли слезы в глазах. А Картавый орал:
– Ну, братки, балдеж! Ну, она, в натуре, сразу разложится!
…Гусявин поднялся на двенадцатый этаж. Мягко разъехались двери лифта. Торт в одну руку, сумку – в другую. Главное – первое впечатление. И тогда будет хата, кормежка. Домашний уют. Разляжется он в халате на диване, будет смотреть телик, а она – суетиться, готовить ужин. Потом в постель и…
– Ну, ни пуха, Вячеслав Николаевич. К черту, Вячеслав Николаевич.
Он
