вместе с ними на широченной кровати совершенно обнаженным. И вместе с его телом болтался вверх-вниз…
– Какой он маленький, – первой хихикнула как раз Дунька, явно вспомнившая кого-то из своего далекого прошлого – меньше даже, чем у…
– Да! – наперебой стали восклицать остальные подруги, заставив Валентину запунцоветь от стыда, а потом и гордости, – не то, что у нашего Витеньки.
Впрочем, ярко-пунцовыми стали щеки не ее, а мужские, покрытые чуть колющейся щетиной.
– Что значит маленький! – вскричал царь, – и кто этот Ви-тень-ка, которого я сегодня же прикажу посадить на кол.
Валентина, прежде чем взять под командование этот мужской организм, сейчас бестолково размахивающий руками в бессильной ярости, немного посомневалась:
– Посадить на кол… это что-то явно из древнерусского. Или греки тоже не чурались таких фаллических символов (вот что я теперь знаю!)?
Подруги меж тем сомнений не испытывали. Они наперебой подначивали царя, почти требовали у него:
– А ты покажи, покажи! И докажи! На словах вы все герои.
Пигмалион лишь ошалело переводил взглядом внутри себя с одного хохочущего лица на другого; дар ли его, или каприз Афродиты, позволял ему видеть сейчас хорошенькие физиономии. Но эта картинка, способная возбудить любого нормального мужика, заставила его проморгать движение рук затейницы Дездемоны. Сейчас именно она взяла на себя командование телом, ухватившись за невеликий отросток, и принявшись мучить его, совершая поступательно-возвратные движения. Валентина сподобилась скомандовать лишь подбородку царя, отвисшему практически до груди, да еще поправить подружку: «Не возвратные, а развратные!». Теперь она в полной мере прочувствовала, каково было (и есть) находиться в чужом теле, и порою следовать событиям и поступкам, которые тебе совсем не нравятся.
– Постой! – сказала она себе, а потом и всем остальным, – а разве Афродита не у меня просила разрешения на этот эксперимент; разве не меня она назначила «любимой женой» этого вот сморчка?!
И сразу все стало на свои места. Тело опять готово было выполнять лишь ее команды; шаловливые ручки оторвались от мужского «сокровища», и сплелись на голой груди. Правая царская ножка чуть выступила вперед, а грудь наполнилась воздухом, и вполне заметной спесью, с какой монарх и должен был встречать своих подданных. Зычный голос призвал в царскую опочивальню с десяток прислужниц, на которых сам Пигмалион никак не отреагировал – не дрогнул ни душой, ни телом. Валентина лишь усмехнулась, а потом (пока царь давал распоряжения насчет завтрака) повернулась внутри монаршего тела к хихикнувшей рядом Дездемоне.
– Что? – задала она короткий вопрос.
– Сдается мне, – оглядела сразу всех подруг венецианка, – что мы здесь задержимся.
– Почему?! – воскликнули сразу три, или четыре женщины; лишь Кошкина, уже начавшая догадываться
