помилуй, кто кого тащит?
– Двое тащат рояль. По лестнице.
– В три часа ночи?
– Двое мужчин и рояль. Ты только прислушайся.
Муж, заморгав, сел и насторожился.
В отдалении, где-то на середине склона, раздался протяжный стон, какой издают от резкого толчка рояльные струны.
– Убедился?
– Надо же, так и есть. Но кому придет в голову красть…
– Они не крадут, они доставляют по адресу.
– Рояль?
– Я тут ни при чем, Сэм. Выйди, поинтересуйся. Нет, погоди, я сама.
Кутаясь в халат, она выскочила за дверь и пошла по тротуару.
– Белла, – яростно прошипел Сэм ей вслед. – Куда тебя понесло?
– Женщина в пятьдесят пять лет, толстая и страшная, может смело гулять по ночам.
На это Сэм ничего не ответил.
Она бесшумно добралась до кромки склона. Где-то внизу – у нее не осталось сомнений – двое ворочали неподъемный груз. Временами он издавал протяжный стон и умолкал.
– Эти голоса… – прошептала Белла. – Почему-то они мне знакомы.
В непроглядной тьме она ступила на лестницу, которая мутной полосой уходила вниз, и услышала разносящийся эхом голос:
– Опять из-за тебя влипли.
Белла замерла. Где же, недоумевала она, я слышала этот голос, причем тысячу раз!
– Ау! – окликнула она.
Отсчитывая ступеньки, Белла двинулась вниз, но вскоре остановилась.
И никого не увидела.
Тут ее пробрал холод. Незнакомцам просто некуда было деться. Склон шел круто вниз и круто вверх, а они волокли тяжелое, громоздкое пианино, ведь так?
«С чего я взяла, что это пианино? – удивилась она. – Я ведь только слышала звук. Однако сомнений нет, это пианино. Причем в ящике!»
Она медленно развернулась и пошла наверх, преодолевая ступень за ступенью, медленно-медленно; голоса тут же зазвучали вновь, будто только и ждали, чтобы она убралась восвояси после того, как их спугнула.
– Ты что, спятил? – негодовал один.
– Да я хотел… – начал другой.
– На меня толкай! – закричал первый.
«А второй-то голос, – подумала Белла, – он ведь мне тоже знаком. И я даже знаю, что сейчас последует!»
– Эй, ты, – сказало ночное эхо далеко внизу, – не отлынивай!
– Так оно и есть!
Белла закрыла глаза, откашлялась и едва не упала, присаживаясь на ступеньку, чтобы отдышаться; перед ее мысленным взором проносились черно-белые картины. Почему-то ей привиделся 1929 год: она сама, еще девочкой, сидит в кино, в первом ряду, а высоко над головой мелькают светлые и темные кадры, она замирает, потом смеется, потом опять замирает и опять смеется.
Она открыла глаза. Где-то внизу перекликались все те же голоса, скрежетал груз, в ночи разносилось эхо, незнакомцы выходили из себя и сталкивались шляпами-котелками.
Зелда,
