они не слышали этих слов.
– О чем ты?
– А может, слышали много раз, да не верили, потому что в прежние годы что-то у них случилось, какая-нибудь напасть или вроде того, а когда случаются напасти, все остальное забывается.
– Что забывается?
– Как мы их любили.
– Им это было известно.
– Откуда? Мы, конечно, болтали друг с дружкой, но не трудились им лишний раз написать, или помахать, когда они проезжали мимо, или хотя бы крикнуть: «Мы с вами!» Как ты думаешь?
– Белла, о чем ты говоришь, они же не сходят с телеэкранов!
– Ну, это совсем другое. Теперь, когда их с нами нет, хоть кто-нибудь подошел к этим ступенькам, чтобы признаться в открытую? Что, если эти голоса – вернее сказать, призраки или уж не знаю кто – обитают здесь годами, каждую ночь ворочают ящик с пианино, и ни одной живой душе не приходит в голову шепотом, а то и в полный голос дать им знать, как мы их любили все эти годы. А почему, собственно?
– В самом деле, почему? – Зелда вгляделась в бескрайнюю, почти отвесную мглу, где, скорее всего, маячили тени, а меж ними, быть может, неуклюже громоздилось пианино.
– Если я права, – сказала Белла, – и если ты со мной согласна, нам остается только одно…
– Нам с тобой?
– Ну да, кому же еще? Тише. Пойдем-ка.
Они сошли на ступеньку ниже. В тот же миг тут и там начали вспыхивать окна. Где-то раздвинули входную решетку и негодующе закричали в ночь:
– Безобразие!
– Что там за грохот?
– Вам известно, который час?
– Господи, – зашептала Белла, – теперь их услышали все без исключения!
– Этого еще не хватало! – Зелда стала озираться по сторонам. – Так можно все испортить!
– А вот я сейчас полицию вызову! – Наверху яростно хлопнула оконная рама.
– Ох, – выдохнула Белла, – не дай бог, нагрянет полиция…
– Ну и что?
– Все пойдет насмарку. Если кто и должен им сказать, чтобы они передохнули и не шумели, так это мы с тобой. Мы их не обидим, верно?
– Само собой разумеется, но…
– Никаких «но». Держись за меня. Идем.
Внизу все так же переговаривались два голоса, пианино заходилось в икоте; подруги осторожно спустились на ступеньку ниже, потом еще на одну, у них пересохло во рту, сердца колотились как бешеные, а непроглядная тьма пропускала лишь слабый свет фонаря у подножия лестницы, но он был так далеко, что загрустил в одиночестве, дожидаясь, пока запляшут тени.
Окна хлопали одно за другим, скрежетали дверные решетки. Того и гляди, сверху могла обрушиться лавина досады, протестующих криков, а то и выстрелов, готовая безвозвратно смести все и вся.
С этой мыслью подруги крепко обнялись, но обеих так зазнобило, что, казалось, каждая решила вытрясти из другой нужные слова в противовес чужому гневу.
– Зелда, не молчи, скажи им хоть что-нибудь.
– Что
