в жизни не видела столько маленьких людей. Дети внимательно, даже скорее придирчиво, рассматривают меня и мое желтое платье с карманами. Каждый считает своим долгом потрогать его пальцем. Я в ужасе! Зачем они это делают? И вдруг все на разные голоса, от сиплого до удручающе писклявого, предлагают мне дружбу. Дружить с ними я не хочу, да и не умею. Всю мою короткую жизнь у меня был лишь один друг – мой дед. Но он взрослый и сильный, за ним всегда можно укрыться, он много знает, много видел. А они? На что мне они, эти галдящие на все голоса гномы? Не знаю почему (наверное, для того, чтобы от меня отстали), я начинаю рассказывать детям, как живется ребенку на селе, как нужно доить корову, сушить сено, удобрять землю навозом. Дети не знают, что такое навоз, но от моего рассказа приходят в неописуемый восторг и еще больше хотят дружить со мной. Каждый во все горло орет: «Я! Я! Я!» Толкается, спорит с другими орущими и доказывает, почему больше остальных имеет прав на меня. Я смотрю на них, похолодев от страха. Но вдруг дети затихают и оглядываются. Я вижу девочку с двумя красными бантами в толстых волосах, она на голову выше всех остальных, в коротком, не по размеру для нее, платье. Эта девочка стремительно подходит ко мне, берет за руку и кричит рядом стоящему мальчику прямо в ухо: «Я буду с ней дружить!» Дети, осознав, что пререкаться с авторитетом бесполезно, тихо расходятся по своим углам. Так моя судьба в детском саду была предопределена.
Но вот воспитательница собирает всех на построение. «Строиться! Стро-о-о-иться!» – хлопая в ладоши, кричит она. Что такое «строиться» я не знаю. В деревне дед строил сарай из соснового бруса. Вкусно пахла стружка, интересно было трогать дедов лобзик и крутиться рядом. Но здесь ведь, наверное, что-то другое? Я стою как истукан и испуганно смотрю на воспитательницу. В это время та самая девочка с двумя бантами тянет меня за руку и ведет к суетящимся детям. Мы становимся в колонну парами. Наша с ней пара – вторая. Девочка с бантами придирчиво оценивает мой рост и, оттолкнув впереди стоящих ребят, ставит нас первыми. Обиженные ребята встают позади нас и блеющими голосами нараспев заводят: «Первые – горелые, под тряпкой половой, вторые – золотые, под Ленинской звездой!» Я никогда раньше такого не слышала. «Какие они все-таки умные, эти казенные дети!» – думаю я, а девочка с бантами, состроив ехидный прищур, показывает им язык. «Меня Даша зовут, – говорит она, – а тебя?» «Да-а-а-ша», – пробую, смакую я ее имя. Оно мне нравится, как и сама девочка. И я чувствую нутром маленького взрослеющего человека, что она не просто Даша, она моя Дашка, надежная, такая, которая на всю жизнь, навсегда, другой такой никогда, никогда не будет. С ней можно везде и всюду, ни за что не оступится, не поскользнется твоя нога. Я смотрю на Дашку и улыбаюсь ей, улыбаюсь этой чужой родной девочке.
Мы везде и всегда таскались с Дашкой вместе, вместе лизали сосульки на детсадовском дворе, вместе маршировали, всегда стояли и сидели рядом. Дашка доедала за мной
