в черный тон. Славка всегда любовался этими георгинами. Несколько раз даже рождалась мысль явиться сюда в темноте, сорвать пару красавцев и поднести Вере Каменевой. Но кто же в Коршуне не узнает директорских георгинов? Да и хозяина этих цветов Славка уважал больше всех на свете, и не хотелось доставлять ему огорчений.
Федор Алексеевич поставил лейку на завалинку, снял фартук.
– Ну, дружище, что скажешь?
Оба присели на ступеньку крыльца.
Славка ничего не сказал. Он просто передал директору письмо и с беспокойством стал ждать вопроса.
Вопрос последовал сейчас же.
Славка рассказал все как было, только отказался назвать своих спутников.
Федор Алексеевич долго молчал. Чесались руки – по-отечески дать ученику хороший подзатыльник. Этот парень давно беспокоил директора. Последнее время, правда, он вел себя хорошо, прошлое лето проработал в колхозе и замечаний не имел. И вот опять сорвался.
– Ну, вот что, Ростислав, пойди скажи Ивану – пусть Трошку запрягает… Поедем перед стариком извиняться. Даю тебе полчаса, чтобы забрать марки у своих дружков. Понятно?
Славке все было понятно. Он мгновенно исчез.
Федор Алексеевич поспешил к жене.
Елена Николаевна преподавала русский язык и литературу и была классным руководителем девятого «А». Школьники дали ей прозвище Царевна Несмеяна. Елена Николаевна на уроках никогда не улыбалась. Вид у нее всегда был такой печальный, что тем, кто не знал ее близко, хотелось с участием спросить: «У вас что-нибудь случилось?» Она была небольшого роста, полная, черноволосая, медлительная в движениях, с гладкой прической на прямой ряд. У нее были густые черные брови с трагическим изломом. А темные большие глаза в черных ресницах смотрели с такой грустью, что этот взгляд хватал за сердце каждого доброго человека.
Елена Николаевна, в пестром халате и домашних туфлях, сидела за письменным столом и готовилась к урокам. По быстрым шагам мужа, которые слышны были еще из сеней, она догадалась, что он торопится сообщить ей какую-то новость.
– Ленушка, кажется, наш итальянец скоро получит имя! – воскликнул Федор Алексеевич, подавая письмо.
Она стала читать вслух.
– Кто же этот Федоренко? И кто нашел… – Елена Николаевна не договорила, повела носом и бросилась в кухню.
Но было уже поздно: в едком чаду на плите дымилась сковорода с обугленными котлетами. Елена Николаевна сбросила котлеты в ведро для мусора и сердито распахнула обе створки окна.
– Ничего, Ленушка, поедим супу, – успокаивал ее Федор Алексеевич, – стоит ли из-за этого волноваться…
– Где же ты взял письмо? – забывая о котлетах, спросила Елена Николаевна.
И, выслушав рассказ мужа, вздохнула:
– Ох этот Макаров! Боюсь, придется с ним на другой метод переходить. Вор из него растет, Федя.
Федор Алексеевич заметил, что в этом возрасте неисправимых нет. Многое будет зависеть от школы.
–
