, земля качается, мир вокруг рушится. Ошкуренный Дима остаётся один на зимнем лесном снегу. И вот здесь начинается главное.
«Ворон» относится к той нечастой разновидности подростковой литературы, где душа горит в полный рост. Опасная разновидность, не каждый читатель решится пройти до конца.
Дальше. Дима, оскорблённый в лучших чувствах, объявляет своему несбывшемуся идеалу войну. Классика жанра – от любви до наоборот один шаг. А у Димы один вздох. И вот уже предмет страсти становится объектом ненависти. Дима подкладывает бывшей возлюбленной кнопки на стул, дёргает её за косички, обидно обзывается, придумывает злые небылицы. Старается изо всех сил, чтобы все-все-все знали, какова она, эта бывшая избранница! Глупая, конопатая и тайно ковыряет в носу!
У Димы довольно неплохо получается.
Ситуация столкновения с нежданными реалиями насколько обыденна, настолько и опасна. Она практически неизбежна в жизни и сложно отыгрывается в книгах. В литературе автору порой чрезвычайно непросто уйти от соблазна встать на сторону героя и его ясноглазой правды. А в жизни именно эта ситуация воспроизводит огромное количество несчастных людей. Неудачников, непризнанных гениев, мизантропов в ассортименте, борцов за права, и т. д, и т. д. Осознание простого факта неидеальности Вселенной способно превратить взрослеющего человека в равнодушного циника. Или в прагматичного конформиста. Или в требовательного истерика. В героя. В вечного нытика. В скользкого негодяя. В труженика. В человека, стремящегося сделать мир лучше.
Своему герою Евгений Рудашевский выбор предлагает. Зима, тайга, двадцать дней в компании охотников и охоты становятся для Димы полигоном, жёстким испытанием, прохождение которого должно открыть путь в новую, настоящую жизнь. Однако неожиданно и для героя, и для читателя это испытание изменяет не только Диму, но и его жизненные цели. Теперь у Димы новый путь. Диме четырнадцать лет. Он ступает на подмороженный и хрустящий снежный наст. Для него всё только начинается.
Ворон. Скорее жив, чем мёртв.
Эдуард Веркин, писатель
Ворон
In angetto cum tibetto
Мы относимся к животным свысока, полагая, что их судьба достойна сожаления, – ведь по сравнению с нами они весьма несовершенны. Но мы заблуждаемся <…> Животные – не меньшие братья наши и не бедные родственники, они – иные народы, вместе с нами угодившие в сеть жизни, такие же, как и мы, пленники земного великолепия и земных страданий.
Я оплакивал <…> одиночество Человека, ставшего чужим на своей собственной планете и обречённого нести это бремя до самого смертного часа.
Глава первая
На таёжной прогалине было по-зимнему тихо. Лес, скованный холодом и белоснежным однообразием, дремал.
Стоявшее тут зимовье казалось заброшенным. С наветренной стены его привалило сугробами, снежная шапка укрыла под собой низкую двускатную крышу. Ни тропинок, ни следов поблизости не было. Лесные зверьки держались в стороне от охотничьего дома, знали, что поживиться здесь нечем.
Тайга бы так до весны и лежала в прозрачных, как байкальский лёд, снах, но вёдренным декабрьским утром её разбудил горячий маслянистый грохот – в километре от прогалины, у полосы густого перелеска остановился вездеход «Урал».
Из машины, будто снежные глыбы, выскользнули четыре охотника в белых накидках. За ними нырнула лайка. Когда притих бормочущий мотор, стали слышны голоса людей и задорный лай собаки.
Охотники после долгой поездки с улыбкой разминали ноги, щурились холодному, но яркому солнцу. Им предстояло сделать несколько ходок до зимовья, на санках перевезти всё заготовленное к промыслу.
– В такую погоду, если пойдёшь в кусты, долго там не думай. Потом будешь, как Снежная королева, с ледяным задом ходить. Тут нужна оперативность, как в Генштабе. Спустил штаны – грохнул из двустволки и зачехляй, пока не отмёрзло! – смеялся Артёмыч, бросая Диме очередной тюк.
Юноша улыбался в ответ. Ему нравился Артёмыч – невысокий, поджарый мужичок. Его бугристое, свежевспаханное лицо, улыбка тёмных зубов и сам взгляд выдавали сельское происхождение. С таким лицом Артёмыч не смог бы притвориться городским, даже если б вздумал натянуть костюм с галстуком и лакированные ботинки, а это с ним случилось лишь дважды: на собственной свадьбе и на отцовских похоронах. С тех пор костюм лежал в глубине антресолей, рядом с коньками «Хаген» и набором лото. На лбу Артёмыча, словно выпавшая прядь волос, виднелся уголок шрама.
– Подарок от соседа, – объяснил охотник, когда Дима впервые увидел шрам. – Тебе сколько?
– Чего?
