но издали. Если они делают попытку приблизиться, от них надо отбиваться дубинкой. Ваша кузина Мадлен принадлежит именно к таким женщинам. Красавица, само обаяние, идеальная подруга для Огастуса Финк-Ноттла, но Бертрам Вустер не выдержит ее общества и дня.
Стиффи даже дыхание затаила.
– Понимаю. Да, наверное, из Мадлен получится такая жена, от которой мужчине хочется сбежать на край света.
– Лично я никогда бы не решился употребить столь сильное выражение, есть грань, за которую благородный человек не должен заходить. Но раз уж вы сами произнесли эти слова, не могу не согласиться, что вы на редкость точно определили суть.
– Ну кто бы мог подумать! Теперь я понимаю, почему вы так стараетесь заполучить этот блокнот.
– Ну разумеется.
– А знаете, в связи с этим открытием мне пришла в голову интересная мысль.
На ее лице опять появилось отрешенное, мечтательное выражение. Она рассеянно гладила Бартоломью ногой по спине.
– Что же вы, давайте блокнот. – Я начал терять терпение.
– Погодите, сейчас я додумаю все до конца… Знаете, Берти, я должна отдать этот блокнот дяде Уоткину.
– Что?!
– Так повелевает мне совесть. Он столько для меня сделал. Много лет заменял отца. Согласитесь, он должен знать, как относится к нему Гасси. Конечно, старику будет тяжело, он-то считает, что его будущий зять – безобидный любитель тритонов, а на самом деле пригрел на груди змею, и эта змея издевается над тем, как он ест суп. Но поскольку вы так любезно согласились помочь нам с Гарольдом и украсть корову, я, так и быть, постараюсь заглушить угрызения совести.
У нас, Вустеров, необыкновенно острый ум. Не прошло и трех минут, как меня осенило, куда она клонит. Это же надо измыслить такое! Меня дрожь пробрала.
Она назначила цену блокнота. Как вам это нравится: утром меня шантажировала собственная любимая тетка, сейчас шантажирует добрая приятельница. Нет, это уж слишком даже для нашего послевоенного времени, когда чуть ли не все считается дозволенным.
– Стиффи! – вырвалось у меня.
– Можете сколько угодно повторять мое имя. Или вы соглашаетесь выполнить мою просьбу, или завтра за кофе и яичницей дядя будет читать весьма пикантный опус. Так что думайте, Берти, думайте.
Она притянула эту шавку Бартоломью к ноге и заструилась к дому. Перед тем как скрыться за дверью, метнула в меня через плечо многозначительный взгляд, который пронзил меня будто ножом.
Я бессильно опустился на ограду. Не знаю, сколько я так просидел в тупом оцепенении, уткнувшись головой в колени, но, надо полагать, долго. Крылатые ночные твари то и дело ударялись об меня, но я их даже не замечал. Вдруг рядом раздался голос, и только тут я вынырнул из небытия.
– Добрый вечер, Вустер, – произнес голос.
Я поднял голову. Нависшая надо мной громада была Родерик Спод.
Наверное, даже диктаторы в редкие минуты проявляют дружелюбие – например, в обществе своих прихлебателей,
