солдатской книжкой в другой, с трофейным автоматом на шее, со съехавшей на затылок каской я появился в дверях вагона. Вероятно, мое лицо удачно дополняло этот странный вид. Во всяком случае, Шведов и Кратов, о чем-то яростно спорившие, при виде меня рассмеялись.
– Тебя бы в кинохронику заснять, – сказал Андрей.
– И Гитлеру показать, вот бы испугался! – поддержал Кратов. Оба снова рассмеялись, и это было на пользу. Смех успокоил их. Оказывается, матрос хотел пристрелить раненого немецкого унтер-офицера и разбить прикладом полевой телефон, стоявший на скамье. Шведов удержал его.
Я огляделся.
Немец лежит на животе в проходе между скамьями. Пол засыпан стеклами и щепой. На скамье – телефон. Он в футляре из темно-коричневой пластмассы. Тут же разостлана карта. На противоположной скамье – карабин. Вероятно, тот самый, из которого фашист бил по нам со Шведовым, когда мы отбегали к буграм.
И телефон, и унтер-офицер – каждый по-своему живы. Они тянутся друг к другу. Телефон то и дело издает зуммер. Немец приподнимает голову и тянет кверху руку, стараясь достать аппарат. Он слеп. Нас не видит.
– Это же он, наблюдатель, гад, – хрипло говорит Кратов. – Сколько он наших людей загубил через этот телефон!
– Про это мы больше тебя знаем, – отвечает Андрей.
– Вот и надо его, гада, докончить. Из мести!.. А кроме того, из жалости. Мучается ведь, – настаивает матрос.
– Тоже мне месть – добивать слепого и умирающего, – возражает Шведов. – А жалость сдай в каптерку на хранение. О пользе надо думать. Пока немец жив, он для нас «язык». Слышите, слово какое-то повторяет. Может быть, это позывной его дивизиона.
Прислушайся, Саня!
Я присел возле немца.
– Mutti, – шептал он. – Mutti…
– Насчет мути какой-то брешет, – перевел Кратов.
– Мутти – значит мамочка, – сказал я.
– Ага! – воскликнул Кратов. – Мамочку теперь вспомнил, фашист! Все они скоро мамочек вспомнят, раз под Кронштадтом да под Питером оказались.
– Поговори с ним, Саня. Умно поговори, – сказал Шведов. – А ты, Павел, помолчи.
– А про что говорить?
– Сознание у него мутное. Русскую речь слышит, а никак не реагирует, – пояснил Андрей. – Попробуй поговорить с ним как немец.
– Как фриц с фрицом, – усмехнулся Кратов. – Валяй, а мы послушаем.
– Постарайся хотя бы узнать, – продолжал Шведов, – где стоят его батареи.
Я потормошил немца за плечо. Он застонал.
– Wer ist da? (Кто здесь?) – спросил он слабым голосом. – Wer ist doch da? (Кто же все-таки здесь?) Ich höre nichts… (Я ничего не слышу.)
Я раскрыл солдатскую книжку убитого пехотинца и ответил:
– Ich bin Gefreiter Rudi Kästler. Ich will dir helfen. (Я ефрейтор Руди Кестлер. Я хочу тебе помочь.)
– Mir kann man schon nicht helfen. (Мне уже нельзя помочь.) Ich hies Helmut
