были в корчах страсти. Я обхватила себя руками и глянула на пол. На ковре лежал ярко-оранжевый «чито». Рядом с ним – пустая банка от диетической «Пепси», а рядом с банкой – зеленые кружевные тонги с чем-то белым на ластовице. И это лишь пространство строго у меня под ногами. Я потрогала горло, твердое, как камень. Но не до такой степени, чтобы приходилось сплевывать, а не сглатывать.
Кли ворвалась внутрь.
– Некто по имени… – она глянула на экранчик, – …Филлип Беттелхайм звонил вам, три раза.
Я перезвонила ему из машины. Когда он спросил, как мои дела, я своим личным способом разразилась слезами – горло у меня перехватило, лицо смялось, и полились звуки такие высокие, что их не было слышно. А затем я услышала всхлипы. Филлип плакал – вслух.
– Ох, что случилось? – Когда мы соприкасались пальцами через компьютер, с ним, казалось, все было хорошо.
– Ничего нового, я нормально, это все то же, о чем я недавно говорил. – Он мокро сопел.
– Исповедь.
– Угу. Она меня с ума сводит.
Он рассмеялся и тем самым расчистил место для большого плача. Ловя ртом воздух, сказал:
– Это… ничего? Можно я просто… поплачу… немножко?
Я сказала «конечно». Про Кли можно рассказать в другой раз.
Кажется, поначалу мое позволение его сковало, но через минуту он пробился к новой разновидности плача, которая ему явно нравилась: то был плач ребенка, маленького мальчика, который не в силах переводить дух, не владеет собой, и его никак не утешить. Но я его утешала – говорила «тш-ш-шш» и «очень хорошо, выпустите все это» – и то, и другое, похоже, оказались как раз нужным, они позволяли ему плакать сильнее. Я по-настоящему чувствовала, что участвую, словно помогала ему добраться куда-то, где он всегда хотел оказаться, и плакал он благодарно и ошарашенно. Получалось действительно невероятно – если вдуматься, а на это, пока истекали минуты, времени мне хватало. Я поглядывала на занавески в собственном доме и надеялась, что Кли там сейчас ничего не крушит. Я сомневалась, плакал ли столько хоть один мужчина хоть однажды – или даже взрослая женщина. Мы, вероятно, поменяемся ролями когда-нибудь далее, и он поведет меня сквозь мой великий плач. Я представляла, как он нежно убалтывает меня до влажных слез – облегчение будет неимоверным. «Ты красивая», – скажет он, касаясь моей заплаканной щеки и прижимая мою руку к своим штанам спереди. После небольшой возни автомобильное сидение оказалось почти плоским; его плач обновился, а я тихонько расстегнула брюки и сунула туда руку. Мы высморкаемся и снимем с себя одежду – но лишь ту, которую нужно. К примеру, я бы оставила на себе блузку и носки – или даже туфли, и Филлип тоже. Мы бы полностью сняли брюки и трусы, но не стали бы их сворачивать, потому что потом пришлось бы их разворачивать, чтобы надеть. Мы бы разложили бы их на полу так, чтобы потом надеть было легко. Мы бы легли рядом на кровати, обнимались бы и целовались, долго, Филлип забрался бы на меня и ввел пенис мне между ног, а затем тихим властным голосом прошептал бы: «Думай свою штуку». Я бы улыбнулась, благодарная за разрешение уйти в себя, и закрыла
