style="font-size:15px;"> – С солью и водой? Или с квасом с редькой?
– Да нет же, – удивляется школьница взрослой несообразительности.
– А, с маринованной селёдкой! – скрипя мозгами догадывается Магницкий. – И чёрным перцем?
– Нет, с сельдью иваси.
– Полезный продукт, в ней очень много рыбьего жира.
– Вот бы купить парочку, – зажмуривается Анжелика, – с икрой!
– Ну, парочку не парочку, а на десять рублей… возьми пакет, сбегай до базара, купи грамм триста кильки, если киоск открыт.
Последние слова улетают в пустоту. Калитка захлопнулась прежде, чем они были произнесены. А рынок, между прочим, стоит на квартал дальше общежития, пусть и в другую сторону. Подчас некоторые школьницы бывают сверхъестественно избирательны, сообразительны, а главное, быстры. Вместо кильки и сдачи притащила иваси.
– Только на одну рыбку хватило, – сообщила, протягивая пакет. – Здоровая, как кит. Пообещали с икрой. Чур, икра моя!
– Нет, чур, пополам.
– Ладно, а хвост бабке отнесу, она тоже любит с картошкой.
Анжелика сразу отрезала хвост и отложила несколько картофелин на передачу бабке, когда пойдёт домой спать. Селёдка оказалась с икрой. Они приступают к трапезе, после которой очень трудно отмыть руки. Но Виктор требует строжайшей чистоты в помещении и возле оного, иначе от мух не будет отбоя, поэтому Анжелика выносит отходы в мусорный контейнер на улицу, долго моет руки, лицо.
Потом берёт тетрадку, учебник и подходит к Магницкому.
– Наелся?
– Наелся, спасибо.
– Вкусно было, да же?
– Очень вкусно готовите, майне либе фройлен. Кормилица вы наша.
– Помоги задачку решить, не получается.
Виктор глянул в книжку, куда направлен пальчик, и на листок черновика.
– Семью восемь?
– Пятьдесят шесть!
– А чего пишешь?
После проверки домашнего задания и переписывания в тетрадь набело со вздохами и охами, прихватив хвост селёдки с остатками варёной картошки, Анжелика уходит ночевать в соседний дом, где в коммунальной квартире живёт её бабка, а иногда ещё и родная мамочка с каким-нибудь общественно-бесполезным другом. Трудно не удивляться, видя, как маленький ребёнок может стоически беззаветно любить родню и в силу своих небольших возможностей заботиться о ней. Сильнее этого чувства, живущего в детской душе вопреки всему, кажется, нет ничего на свете.
За исключением той страшной и безотчётной ненависти, которую испытывает тот же самый ребёнок, но уже в пятнадцатилетнем возрасте, к тем же своим пьющим без отдыха и натощак родственникам. О, как он их тогда убийственно не выносит, этого не передать никакими словами, но можно каждодневно наблюдать, если живёшь рядом с коммунальным домом и видишь на множестве примеров изо дня в день развитие сей поразительной метаморфозы бытия.
