не знаешь? – грубовато спросил старосту.
– Не знаю никакого Максимки, – отрезала Катя, и поставила в списке напротив фамилии Криницына прочерк.
Проходившая мимо Зина Сверчинская сунула нос в листочек и, увидев вычеркнутого Макса, прошептала:
– Ну, что он?
– Переживает смертельно. Лежит пластом, не встаёт.
– Вот Снежана… вот даёт, девка, прикурить. Может, ему чем-нибудь надо помочь? Как бы…
– Идите, Зина, учите билеты, – посоветовала Шорохова. – Пусть переживёт драму самостоятельно, это необходимый этап возмужания, по себе знаю.
– Да? – Зина простужено шмыгнула носом, – так ведь жалко человека. Может, всё-таки надо… или, думаешь, не стоит?
– Не стоит, не стоит. Иди, учи.
Посидев немного на кровати, Криницын произнёс вслух:
– Конченый я человек! – после чего завалился прямо в шлёпках на кровать, отбросив учебник куда подальше. – К чёрту!
Достал с подоконника пухлый томик без корочек, с оторванными первыми страницами, который нервная уборщица Раиса, неисправимо злая и жалкая одновременно, по случаю тяжёлой жизни матери-одиночки без образования, плохой одежды и еды, казённо-служебной комнаты, использовала на кухне в качестве подставки под сковороду. Максу одного взгляда хватило определить, что книга по фантастике, и пока техничка тащила сковороду в комнату кормить своего забитого ребенка, немедленно умыкнул подставку для прочтения. Теперь он осторожно держал засаленный фолиант пальцами, с начальной, шестнадцатой страницы разве что не капало растительное масло, она была практически прозрачной…
3. Юная Тайва и её древний муж Або Цифал
Неожиданно Макс ощутил себя маленькой чёрной мушиной какашечкой на бронзовой люстре, висящей под потолком огромной залы. Немного кривовато висящей, практически боком. Как это так? – страшно возмутился и захотел вскричать он, – кто позволил? Совсем я даже вам не какашечка мушиная, а студент второго курса Криницын, – но рта у той какашечки не было предусмотрено, поэтому оставалось только молчать и смотреть, точнее ощущать происходящее. Волноваться тоже можно было – за себя и судьбу всей своей большой родины – бронзовой люстры, висящей совсем боком, уж на последнем издыхании: вот-вот ё… ся, простите, рухнет, и тогда п…ц всем нам какашечкам будет уже полный. Ой, ну какие же мы какашечки матершинницы – мимолетно подумалось ему вдогонку, – да видно судьба такая проклятая. Ну рухнет и рухнет и хер с ней, родиной этой, что для меня, какашки лично изменится? Была сверху – стану снизу, о, делов-то! Вот уже позабыла мушиная нечесть, кем являлась недавно в прежней жизни, да и на что ей память по лучшим дням, когда она нынче самое распоследнее дерьмо… и чье? Мушиное! Никому-никому не нужное, без будущего, пусть тогда и без прошлого! Ужасно
