водами Тирренского моря), летел я с пересадкой в Риме, где обогнал свой чемодан (хотя позже, когда уж приноровился без… он меня благополучно нагнал)…
Ламецио встретил парами терм и трансфером… Несясь далее на авто в сумерках вдоль моря к отелю, я пел… Всё ж приятно, когда дожидаются и везут!..
Поутру же, когда вышел к завтраку, обнаружил, что я – один на отель, пляж, ресторан, округу…
В документах, которые выдали мне в Москве, значилось: место, где я обосновался (как и мой отель), зовётся Бельведере, что означает «Чудный вид», – аккурат посреди Ривьеры-дей-Чадри, иначе говоря – «Ожерелья цитронов», растянувшегося по побережью на семьдесят километров…
– Бонасэра, сэр! – «безъязыкого» меня с какой-то стати приняли за американца. Я же ощущал себя глухонемым среди словоохотливых мачо. А если и разумел что-либо из «итальяно-речитатива», меня, странного русского, подолгу плавающего и путешествующего неизменно в шортах, не понимали…
Пока «оголённостью» моей и языком жестов и сами вскоре не «заразились»…
С опаскою (не сезон) иные, косясь на меня, стали «распаковываться», входить (по колено) в воду… И это надо было видеть!..
Вообще, бельведерцы неторопливостью и неизменной «бонжорностью» (приветливостью) своей восхищали… и в то же время оставляли ощущенье покоя: вальяжность, как и сиеста, для них – образ жизни…
Притом сомневаться не приходилось – построившие столько дорог (безукоризненных), мостов (изящных), тоннелей (пронзивших едва ли не все горы) – заслужили (в итоге) такой «вечный праздник».
Невозмутимые утром, шумели они вечерами из проезжающих мимо авто, с велосипедов, агитируя за «candidate partite»… А ещё издали угадав намерение моё перейти улицу, притормаживали (заведомо), не преминув – из радушия – гуд-нуть (радостно)… Гудят же тут – вместо приветствия, как я вскоре убедился, – все… И даже – купающимся – ещё и радостно помахивая рукой – машинист поезда…
В первый же («бесчемоданный») свой день дошёл я до маячащей на горизонте набережной Диаманты, что в переводе – «алмаз», или «бриллиант», – городка, похожего издали на крепость, с галереей под открытым небом – с 1980-х прекрасно расписанных в стиле «муралес» стен бывших рыбацких хижин, с узкими улочками и чудной набережной…
На обратном пути – захлёстнутый солнцем – то и дело купался – что уж греха таить (никого ж!) – в чём мама… Хотя ни встречающийся мне позже задумчивый падре с посверкивающими из-под рясы голыми пятками, ни улыбчивый карабинер и не думали меня осуждать…
На следующий день, осушив за завтраком восемь (отто!) чашечек «чокола-та», рванул в Скалею (на «лестницу») – город на вершине 25-метровой скалы.
Ступая там среди ветхих построек, взбирался я в одиночестве по запылённым многовековым ступеням – с ощущеньем: застал… пока не забрёл, как к себе, в церковь Святителя Николая, возраст которой перевалил за семьсот лет.
На рекламном щите у дороги – крупно, по-русски: «Продам жильё…»
А что, может, пустить корни?
– Нет, лучше – аndei i ritorno
