Елтышев заметил и Юрку, приодетого, побритого, вместе с супругой – миниатюрной, стройненькой, будто и не рожала шестерых… Были неожиданно и Харины. Остальных же Николай Михайлович или не знал вовсе, или просто встречал на улице. В основном, наверное, родня и подруги невесты.
Только стали выбираться из машины, Тяпов заиграл, сбиваясь, на своем баяне, запел с хмельной разудалостью:
Вот ктой-то с го-орочки спустился,
Наверно, ми-илай мой иде-от!..
И быстро замолчал – пение мешало поздравлениям, вскрикам, объятиям, праздничной суете.
Расселись за переполненные едой и бутылками столы. Молодые были серьезны, даже мрачноваты. Особенно Артем – опускал глаза, старался не встречаться взглядом с родителями. Зато гости веселились на всю катушку. То и дело кто-нибудь, закусив очередной тост, начинал показно морщиться:
– А колбаса-то у вас го-орькая!
И остальные тут же дурными голосами подхватывали:
– Горь-ко! Горь-ко!
Артем с Валентиной поднимались и целовались. Вроде бы смущенно, через силу. Как чужие…
Сейчас, имея возможность рассмотреть родителей, сестер невестки, Николай Михайлович отметил те общие черты, что делают родственников похожими. У отца Валентины были тяжелые, набрякшие веки; сначала Елтышев решил, что это от пьянства, а теперь видел – фамильное. И скулы тоже одни – островатые, массивные. Для мужика, может, неплохо, а женщин портит. Старшие сестры Валентины были обе полные, приземистые, в мать. Сама Валентина еще сохраняла стройность, но это, скорее всего, до первых родов. От матери у дочерей был и нос – широкий, слегка вздернутый. По молодости довольно миленько, наверное, а лет в сорок… «М-да, родственнички, родственнички», – всё повторял мысленно Елтышев, и своя жена, сыновья представлялись сейчас настоящими аристократами.
Отец Тяпов после каждой выпитой рюмки порывался играть, ронял баян, ругался, сам чуть не падал. Потом встал со стула, качаясь, как прут на ветру, подошел к Николаю Михайловичу.
– Ну чего, сваток, – приобнял за плечи, – будем жить теперь? Эх, последнюю дочку выдаю, отпускаю. Выпьем?
– Куда уж пить тебе? – остановила жена. – Иди полежи там.
– Ну-к-ка! Последнюю дочь!.. И вот, – Тяпов, обращаясь к Елтышеву, ткнул жену в бок, – и вот с ей останусь тут догнивать. И с ее матерью. Двадцать лет тут живет у меня. Помирать пришла, а всё…
Жена тряхнула муженька-баяниста:
– Хватит молоть опять! Как дам ведь…
Николай Михайлович налил водки в первые попавшиеся рюмки. Пригласил как мог бодрее:
– Давай, Георгий Степанович, за всё хорошее! Чтоб у детей сложилось…
– Во-во! Эт правильно. Очень правильно! – И, забыв чокнуться, Тяпов бросил содержимое рюмки в рот.
Как обычно, пьянел Елтышев медленно. А сегодня и не пьянел вроде бы, а тяжелел душевно. С каждой
