радующее глаз, все хатки беленькие, подмалеваны ровненько, на печных трубах стоят защитные кокошники, ставни и наличники выкрашены в одинаковый голубой цвет – видать, другой краски в здешней лавке не было.
– Ты Ермократьева в лицо знаешь? – спросил Махно у Семена Каретникова.
Тот отрицательно мотнул головой.
– Может, видел когда-нибудь, но не помню.
– А брат твой Пантюшка?
– Не думаю.
– Ладно, найдем Ермократьева без всяких опознавательных знаков, – решил Махно.
Он был прав – Ермократьев сам вылез из сеновала, с трухой, застрявшей в волосах, хмуро глянул на Нестора, не удержался, чихнул.
– Я – Махно, – сказал тот.
– Врешь! – Ермократьев воинственно выпятил нижнюю челюсть. – Махно я знаю лично. Ты – не Махно.
Нестор засмеялся.
– Тебе что, метрику показать?
– А почему бы и нет. И не финти, не крути мне пейсы: ты – не Махно. Имей в виду – стоит мне пошевелить пальцем и дать команду – всю твою гвардию сметет «максим». Ты под прицелом.
Махно залился смехом еще пуще, за ним начали хохотать и хлопцы, подпиравшие Нестора сзади. Действительно, ситуация, несмотря на похороны, в которых они едва не приняли участие, смешная, – смешнее не придумаешь. До «максима» дело, конечно, не дойдет.
– Я и вправду Махно, – сказал Нестор, порылся в кармане кителя, достал оттуда справку, с которой ездил несколько месяцев назад в Москву, затерханную, желтую, бережно развернул ее, сунул под нос Ермократьеву:
– На, читай! И учти – пулеметы и у меня есть.
Ермократьев негнущимися заскорузлыми пальцами взял справку, поднес к глазам, неверяще зашевелил губами… На лицо его наползла краска.
– А ведь ей-ей… Ошибся я. Ты – Махно. – Ермократьев смущенно кашлянул в кулак.
– Собственной персоной…
– Извини, Нестор Иванович, богатым будешь, – Ермократьев еще раз покашлял в кулак. – Вот я опростоволосился, так опростоволосился… – Он вернул справку гостю.
– Правильно делаешь, что проверяешь, – сказал Махно, аккуратно сложил здорово обветшавшую бумагу, засунул ее на старое место, в карман кителя. – Время ныне такое: доверять – доверяй, но обязательно проверяй.
Ермократьев обернулся, призывно махнул кому-то рукой – наверное, своим людям, лежавшим за «максимом», напряженное серое лицо его расцветилось улыбкой.
– Свои! – выкрикнул он.
Махно вместе с Марченко зашел в чистую тихую избу. Пахло самогонкой и копченым салом.
– Неплохо живете, – заметил Махно. – И продукты есть, и выпивка.
– То самое, Нестор Иванович, что австряки не отняли, – Серое лицо Ермократьева побледнело, кулаки сжались сами по себе. Кулаки у Ермократьева были пудовые. – За своих мужиков, загубленных ни за что, я этих австрияков до самого гроба своего гонять буду…
– Не кипятись, они уйдут отсюда раньше, чем ты их догонишь, – сказал Махно.
– И
