не позволил неряшливости – лишнего мазка. Он безо всякого видимого или нервного напряжения управлял своим телом и его потребностями. Собранность также помогла ему выжить – два года в армии. Жуткое испытание, нагрузки на пальцы, год без карандаша и кисти. На втором году ему поручили красить заборы, расписывать стены в школах и детсадах гарнизона по бездарным трафаретам, утвержденных начальником. Рисовать плохо было ниже его достоинства, а время и бочки краски выбирал старшина на свой вкус. Бесполезность духовного протеста едва не добила его и, вероятно, именно тогда он замкнулся в себе, уже никого не допуская в свои творческие замыслы.
Первый брак – студенческий. Так бывает, пока есть трудности – учеба, ребенок, работа – парочка дружно воюет с окружающим миром. Однажды жена уехала в Питер отдохнуть – показать внука родителям, да так и не вернулась. Она художник, он художник, – конфликта не было, некогда лишний раз отвлекаться от работы. Бытует мнение о богемной среде, подразумевающее дикие страсти, пьянство, наркотики, якобы возбуждающее вдохновение. О творческих людях всегда ходят слухи о некрасивых поступках, внебрачных детях и даже извращениях… Не было никакого особого везения, мохнатой лапы для продвижения проектов. Была уйма проектов, беспробудный труд, малая часть ушла на продажу и принесла славу. А сколько еще осталось недоделок! Постороннему человеку это странно, а художнику – недописанная картина, вернее, сотни и тысячи ЭГО, которые он хотел бы выплеснуть из себя, чтобы вздохнуть…
Вам, молодым, трудно представить, что профессор академической живописи около шести лет подписывал котлы: первое блюдо, второе блюдо, компот и так далее на пищеблоке одного пансионата, за место для мастерской. Начинал он отрабатывать барщину с «пищевых отходов», а вы, говорите – богема! Каждый хозяйственник имел пустые площади, актовые залы, штатные единицы руководителей художественной самодеятельности, художников-оформителей, обожал иметь портреты всей своей родни и парт. ячейки. Вся богема платила за приют излишками своих дарований. Не скрою, у меня было свое место в его мастерской – на портрете, надо было как-то создавать видимость, что я не напрасно получаю зарплату по совместительству…
Не стоит огорчаться, – безымянность портретов началась с тех пор, когда о подпольных арендаторах и меценатах все знали и помалкивали, а сейчас это подогревает интерес к автору галереи. Пусть все так и остается. В этом нет загадки. При всей стабильности советской жизни – зарплаты были маленькие, но имелись способы непыльных подработок – различные кружки, студии, детские дома творчества – оплата почасовая, часы, естественно, приписывались. Тогда казалось самым страшным, что настучат «туда – куда надо»…
Даже смешно вспомнить, что этим страхом была пропитана нарочитая учтивость к дворникам, уборщицам, зевакам у подъезда. Детские
