она тут же начинала креститься и по-особому складывала пальцы, чтобы избежать сглаза. Она начала носить амулет в кисете, висевшем на шее, и наконец сделала непростительное: второй амулет повесила на двери маминой комнаты. Он должен был не позволить маме выйти оттуда за порог. Когда другие слуги рассказали маме о назначении этой вещицы, она расплакалась. Но мама была слишком добра и стеснялась что-то сказать Иванджелии.
Тогда я взяла дело в свои руки. Я не могла позволить, чтобы кто-то заставлял плакать мою маму. Тайком пробравшись в материнскую спальню, я взяла лучшее кольцо: огромный рубин в тонкой золотой оправе, свадебный подарок отца.
Спрятав кольцо среди вещей Иванджелии, я принялась ждать. Далее случилось неизбежное: кольцо нашли, к всеобщему ужасу – особенно к ужасу Иванджелии. Отец сразу ее уволил.
Поначалу я чувствовала удовлетворение: справедливость восторжествовала, маме больше не придется плакать от стыда. Но прошло несколько дней, и во мне заговорила совесть. Почти все в городе узнали о мнимом проступке Иванджелии, а она была вдова, с маленькой дочкой. И теперь ни одна семья не брала ее к себе на работу. На что ей было жить?
Я призналась в своем грехе священнику и Господу, но легче мне не стало. Наконец я отправилась к матери и, рыдая, рассказала ей правду. Мама говорила со мной очень строго, с ходу заявив то, что я уже знала, – я сломала этой женщине жизнь. К моей огромной радости, отцу она не стала говорить всего, упомянула лишь, что произошла ужасная ошибка, и умолила его разыскать Иванджелию и вернуть ее в дом, чтобы имя ее больше не считалось запятнанным.
Но все усилия отца ни к чему не привели. Иванджелия успела покинуть Флоренцию, не сумев найти другую работу.
С той поры меня не покидало чувство вины. В ту ночь, сидя возле спящей мамы, я припомнила все злобные выплески своего детства, каждый мстительный поступок. Их было много, и я просила Господа, того самого Господа, который любил мою маму и не желал, чтобы у нее повторялись приступы, избавить меня от моего ужасного характера. Глаза у меня налились слезами. Я знала, что каждый раз, когда мы с отцом устраиваем стычки, мы приносим маме еще большее страдание.
Когда первая слезинка потекла по моей щеке, мама зашевелилась во сне и пробормотала что-то неразборчивое. Я легко коснулась ее руки.
– Успокойся. Я рядом.
Не успела я произнести эти слова, как дверь тихо открылась. Я подняла глаза и увидела Дзалумму с бокалом в руке. Она успела снять головной убор и заплести непослушные волосы в косу, но ореол неукротимых завитков все равно обрамлял ее бледное лицо.
– Я принесла лекарство, – тихо сказала она. – Когда синьора Лукреция очнется, оно позволит ей спокойно проспать до утра.
Я кивнула и попыталась незаметно вытереть мокрые щеки, надеясь, что Дзалумма ничего не заметит. Разумеется, она все увидела, хотя, когда ставила бокал на столик возле маминой кровати, повернулась ко мне спиной. Потом она обернулась и так же тихо произнесла:
– Ты
