склонилась над стрыем. От горя похолодела. Лицо ослепленное – сплошная страшная маска, на животе рубаха побурела от крови. Рука порублена, покалечена. Как же он жив до сих пор, где набрался сил, чтобы откинуть, откатить обгорелое бревно, завалившее творило подпола?
– Стрый, милый стрый.
Он что-то пробормотал. Склонившись, Карина различила:
– Да детей достань, княгиня глупая.
Он все еще звал ее княгиней. Она же была растеряна, перепугана. Послушно выволокла грязных, перепачканных медом Буську и Гудима. К меду тут же пристала сажа. Малыши выглядели даже забавно, если бы не были столь перепуганными, жалкими, не дрожали бы так от страха и холода, прижимаясь к отцу. Но и последнего словно боялись. Гудим стал реветь. За ним расплакался и Буська.
Младший все же спросил:
– Тятя, а где Каплюша? – Даже привстал, оглядываясь, но тут же вновь прильнул к отцу: – Тятя, мне холодно. Спинка мерзнет.
Зимнее солнце светило, но не грело. В холодном сыром воздухе запах гари казался особенно резким. Дети плакали, мерзли, Акун истекал кровью. Надо было что-то делать.
Явь казалась страшным сном, когда Карина, бродя среди обгорелых, порубленных тел сельчан, пыталась хоть что-то отыскать, что могло помочь уцелевшим, или надеялась, что еще кто-нибудь очнется, окликнет ее. Но все было тихо, только каркало воронье, под ногами хрустели тлеющие головешки да хлюпала снежная слякоть вперемешку с пеплом. Разбойники не пощадили никого, пострадали и стар, и млад, и пригожие бабы из Мокошиной Пяди. Разбой обычно разжигает похоть, но бабы во время гона Коровьей Смерти бешеные, их убить легче, чем повалить. Вот и убили… Карина увидела Ясенку. Страшная рана тянулась у той от ключицы, раскраивая ребра. Карина склонилась, накрыла рукой открытые пустые глаза Ясенки.
Она постаралась взять себя в руки. Конечно, ей не под силу похоронить всех сородичей-селян. Однако не бросить же их так на растерзание зверью… И когда там, где некогда была кузня, Карина обнаружила среди пепла гнутый серп, она стала срезать им росшие вокруг селища кусты и, как сумела, накрыла тела погибших.
Она работала быстро, торопилась, вскоре даже жарко стало, хотя была только в рубахе, безрукавке вязаной и поневе[27] с вышитым подолом. А на руках нелепо, даже кощунственно сейчас смотрелись дорогие браслеты с каменьями и эмалевыми цветами, на шее ожерелье-монисто в несколько рядов – все, что осталось от некогда княжеской жизни. Да и была ли эта жизнь когда?.. Карина сейчас с радостью обменяла бы эти богатства на потертую овчину, чтобы укрыть детей, самой прикрыться от холода. Но ничего не находила. Люди-то повыскакивали на шум кто в чем, если кто-то и накинул полушубок, то разбойники стащили с тел все, оставив только окровавленные лохмотья. Вот и пришлось Карине с односельчан последнее стягивать, напяливать на детей заскорузлые от чужой крови рубахи, одну на другую. Ведь скоро завечереет, совсем холод проймет детей. Кое-чем укрыла,
Понева – славянская запашная юбка.
