и, протянув их волхвам, предложила: она уйдет, но заплатит им за то, чтобы приютили детей и стрыя. Украшение-то у нее знатное, в далеком Царьграде деланное.
Волхвы согласились. Сказали, что возьмут по браслету за каждого ребенка. Акун же…
Карина настаивала:
– Он ведь глаз лишился… Грудь кровоточит. Но стрый сам окликнул сзади:
– Да за себя проси. И за Буську с Гудимом. Меня же оставь. Мой час близок. Не все ли одно где…
Ох, и накричала бы на милого дядьку Карина, если бы не так слаб был. А волхвы так и ухватились – дескать, последняя воля умирающего, Карина же одно знала: она не она будет, если милого Акуна бросит, если не сделает все, чтобы спасти его. Вот и осталась с ним.
– Всегда упряма была, – едва прошелестел Акун. – Послушай меня хоть сейчас: оставь, ни к чему это.
Она не ответила. Смотрела, как волхвы уводят мальчиков. Думала о том, что их ждет. Встретятся ли еще? А если нет… Что ж, в капищах всегда были дети, которых обучали, держали как служек, но кто проявлял себя, тот и волхвом стать мог. Но у нее все равно слезы на глаза навернулись, когда уже у самого частокола мальчики оглянулись, помахав руками.
К ночи стало подмораживать. В лесу зазвучал волчий вой.
Акуна лихорадило, он бормотал что-то бессвязное. Вокруг ни души, ни огонька, один лес.
Карина еще издали заметила это дерево – мощный кряжистый дуб, словно сросшийся из нескольких стволоа Девушка решила: ежели заберется повыше, то там, где стволы расходятся, можно устроиться и с раненым Акуном, переждать ночь.
Нарезав из подола полос ткани, она обмотала стрыя и, взобравшись на дерево, перекинула самодельные веревки через сук, повисла на них, перетягивая, пока смогла поднять ослабевшее тело родича. От боли Акун потерял сознание. А очнулся – для него все едино мрак кругом, но он слышал рядом ее тяжелое, усталое дыхание.
– Каринка, слушай, – разлепил губы раненый. – Говорить это тебе не должен, обещался… Да изменилось все. Потому, пока боги еще не увели мысль в вечный сумрак… Тебе в Киев надо идти да разыскать там певца Бояна. Ты ведь знаешь его, помнишь? Вот и ищи.
Батюшка он твой, Породил тебя, селище с него никогда ничего за тебя не спросило. Но теперь ты одна, ты баба, беззащитная, да еще и беременная. Пусть же поможет…
– Тихо, тихо лежи, – укрывала Акуна девушка, гладя его по слипшимся от крови волосам. Но он старался говорить, сквозь горячечную дрожь, сквозь наползающую слабость.
– Боян – отец он твой. Иди к нему. Слышишь ли?
Она слышала, но молчала. Отец… Помнилось – Боян в селище появлялся изредка. Красивый, с темной холеной бородой, в корзно[31] расшитом, в добротных сапогах, гусли за плечами, И все говорили: Боян – великий певец-сказитель, он под покровительством самого бога Белеса, ему дар особый дан, и в пути его, безоружного, ни одна злая сила не тронет, все ветры оберегут, все лихие люди обойдут. Вот и идет он по земле – красивый, пригожий, ласковый. Без меча, с одними гуслями. А потом
Корзно – богатый плащ, застегивающийся на плече.
