некоторых из своих детей, она без устали танцевала, и пышность ее фигуры отнюдь не бросалась в глаза. Муж ее чрезвычайно уродлив, уродливее даже своего кузена Джона; на вид, однако же, не так стар, в отличие от брата. Обе мисс Мейтленд весьма недурны и очень походят на Энн смуглой кожей, большими темными глазами и выдающимися носами. Генерал страдает Подагрой, миссис Мейтленд – Желтухой. Обе мисс Дебери, Сьюзен и Салли, прибыли во всем черном, и я была вежлива с ними настолько, насколько позволяло мне их зловонное дыхание.
Ничего себе! Но как бы вольно Остин ни позволяла себе высказываться о соседях в письмах, когда дело шло о поведении в обществе, она всячески старалась не оскорблять их чувства. В этом же письме – буквально в следующем абзаце – она рассказывает о том, что в будущий четверг ей предстоит навестить друзей, если, конечно, она не решит пойти на очередной бал. И добавляет: «Ежели я не останусь на Бал, то ни в коем случае не позволю себе поступить столь невежливо в отношении Соседей, как провести это самое время в другом месте, и уж тем более называть это причиной того, что прибуду к ним не раньше утра четверга».
У Остин беспощадное чувство юмора и вместе с тем доброе сердце, поэтому и у Элизабет остроумие уравновешено душевностью. Неудивительно, что героиня «Гордости и предубеждения» оставалась любимицей Остин до конца ее дней. «Хочу сообщить тебе, что из Лондона прибыло мое дорогое Дитя», – пишет она Кассандре, как только получает первые экземпляры своего романа, и не совсем ясно, говорит ли она о книге или героине. «Должна признаться, – продолжает Джейн, – что считаю ее прелестнейшим созданием, когда-либо существовавшим на бумаге, и не представляю, как буду выносить тех, кому она хоть самую малость придется не по нраву».
Спустя пару месяцев Остин отправляется в Лондон и во время поездки посещает художественные галереи в поисках портретов Элизабет и Джейн. «Я чрезвычайно довольна», – пишет она Кассандре, отыскав изображение Джейн, соответствующее тому образу, что она себе представляла. «Я все-таки тешила себя надеждой увидеть ее Сестру», – продолжает она. Но найти портрет Элизабет ей не посчастливилось. «Мне остается только думать, – заключает Остин, – что мистер Дарси настолько ценит любое ее Изображение, что не захотел бы выставлять его на обозрение публики. Я полагаю, что ему должно быть свойственно подобное чувство – смесь Любви, Гордости и Сдержанности». Очевидно, что Остин очень довольна своей героиней. Во-первых, она рада ее замужеству не меньше самой Элизабет. А во-вторых, ни одна картина не может сравниться с мысленным образом Лиззи, нарисованным Остин. Первым человеком, влюбившимся в Элизабет Беннет, была сама ее создательница.
Стоит ли упоминать о том, что писательница вовсе не питала иллюзий насчет совершенства своего чада? Она знала, что Лиззи еще только предстоит повзрослеть, то же самое касалось и автора. И действительно, по мере того, как Остин становится старше, из ее писем почти исчезают дерзость
