и девять десятков ваших лет. Я старше вашего Бога Иисуса, верно? И я все еще жив. – При этих словах губы ассасина растянулись в улыбке. – Каждые сорок лет я разыгрываю сцену собственной смерти и удаляюсь на время. А потом возвращаюсь и вновь юношей вступаю в Орден. Наверное, твой Бог Иисус делает то же самое.
– Господь – спасение мое, – просипел Бертран.
– Ты не понимаешь меня?
– Пощади, господин, и я буду служить тебе!
– Пощадить?
– Даруй мне жизнь! Не убивай меня! – пробормотал Бертран, едва ли осознавая, что говорит.
– Только Аллах может даровать жизнь. И только Ариман может продлить ее дольше положенного срока. Но тебе не дано этого знать.
– Я сделаю все, что ты прикажешь! Пойду, куда ты велишь. Буду служить тебе так, как ты пожелаешь.
– Но мне ничего не нужно, – спокойно сказал Хасан. И с улыбкой вонзил клинок в левый открытый глаз Бертрана. Рука его не дрожала. Кинжал вошел в мозг, и голова христианина, дернувшись, откинулась назад. Хасан подхватил тело за шею. Портя воздух, вытекли нечистоты.
Когда судороги стихли, он опустил Бертрана рядом с тамплиером. Тамплиер, с горечью отметил Хасан, умер достойно, без мольбы и обещаний. Он просто посмотрел на ассасина с ненавистью.
На сей раз Хасан вытер клинок об одежды убитого. То, что он совершил этой ночью, сделано не ради устрашения. Это самое обыкновенное убийство.
В свете свечи он уловил движение. Полог шатра медленно опускался.
– Стой, друг, – сказал Хасан.
Ткань поднялась. За ней блеснули зрачки.
– Почему ты назвал меня другом? – требовательно спросил старческий голос.
Это был ассасин, которому следовало оставаться в Аламуте и наслаждаться прелестями Тайного Сада. Но он двинулся на запах резни.
– Разве ты не Али аль-Хаттах, погонщик верблюдов, который однажды подшутил над Хасаном?
– Мой язык не раз говорил глупости, чтобы отвлечь старика и облегчить его страдания. Я был просто дерзким мальчишкой, и дым делал меня легкомысленным.
– Это были хорошие шутки, Али.
– Никто из ныне живущих не помнит их.
– Я помню.
– Нет, господин. Ты мертв. Мы погребли тебя в песке в полудне пути отсюда. Я сам оборачивал полотном твои ноги.
– Ноги нищего. Ноги какого-то отверженного.
– Твои ноги, мой господин Хасан. Я хорошо знал твои ноги, ты достаточно пинал ими меня.
– Это шло на пользу твоей голове, Али.
– Ты не пинал меня в голову, господин.
– Я знаю. Твоя задница была мягче, чем голова.
– Сейчас это не так. – Старик усмехнулся.
– Вспомни, Али.
Старик вгляделся в глубь шатра, туда, где за поверженными телами виднелась стройная фигура Хасана и плясала на стене его тень.
– Нет, господин. Я не должен вспоминать. Не сочти за неуважение, но если я вспомню,
