календарь был принят практически единогласно. Лишь шестеро проголосовали «против».
Робеспьер бодро подошел к Бору.
– Хорошо сказано, гражданин Бор. – Его улыбка казалась вполне искренней.
Бор постарался улыбнуться в ответ:
– Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, гражданин.
– Ничего, ничего. Ты же знаешь, каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как еще народ оценит ее величие? И твой маленький мятеж пошел только на пользу.
– Да.
– Ну, теперь можно и поужинать.
– Могу ли я присоединиться?
– А! – Тонкие брови сошлись на переносице. – Боюсь, Пьер, моего внимания потребуют другие. Это будет неудобно.
– Я понимаю.
– Надеюсь, что да.
Стук в дверь раздался в полночь.
Суд состоялся на рассвете, два месяца спустя.
Эти два долгих месяца Пьер Бор, теперь снова «дю Бор», провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки. В камере шириной и высотой в метр – нововведение Национального собрания для отступников – и два метра в длину Пьер лежал как в гробу, в собственных нечистотах, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба. А что касается воды, здесь выбор был жесток: израсходовать чашку на утоление жажды или на гигиену.
На шестьдесят шестой день деревянная дверь отворилась – чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в зал суда, изнуренного, покрытого язвами, он не смог ничего сказать в свое оправдание.
Обвинения были абсурдны: ученый Пьер дю Бор при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии.
Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Стоявший позади священник гнусаво бормотал псалмы – последнее утешение.
Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей. А когда он изредка поднимал голову, чтобы посмотреть по сторонам, в рот или в глаза попадали гнилое яблоко или тухлая рыба. Но он все же пытался смотреть по сторонам, выискивая наблюдателей.
Наблюдатели, которые многие месяцы оберегали его, должны спасти его и теперь. Пьер был уверен в этом.
Оглянувшись, он заметил в толпе темную приземистую фигуру. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под широких полей шляпы.
Даже наблюдатели ничем не могли ему помочь.
Рядом с эшафотом, возвышавшимся посреди площади, солдаты с нарукавными повязками Комитета национальной безопасности отвязали его от телеги, оставив связанными руки. Они подняли его на эшафот – ноги неожиданно стали до странности слабыми – и привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей
