Гиппократа. Что подумает про нас коллега? Что я спаиваю людей ничуть не хуже усатой Белки? Ты это брось— не позорь меня.
– Кстати, насчет усатой Белки, – подал голос Шериф. – Что там у вас случилось? Мне надо знать, как было дело. Волков скажет одно, ты – другое. Я должен докопаться до сути. Так что, давай, рассказывай.
– А чего там рассказывать? – сразу замкнулся Иван. – Он наехал, я ответил. Он схватил вилку – и на меня. Вот и все.
– Нет уж, давай по порядку. – Шериф зажег сигарету и выпустил дым в потолок.
«Ни хрена себе малая операционная. Здесь и пьют и курят. Тоже мне, асептика с антисептикой, – промелькнуло в голове у Пинта. – Правда, здесь еще вытаскивают вилки из руки, да так виртуозно, словно занимаются этим по три раза на дню, вместо завтрака, обеда и ужина. – Его охватила гордость за профессию и за Тамбовцева. – Вот это – настоящий док. Так же, как Шериф – настоящий шериф. Простые и правильные мужики, спокойно делающие свое дело. С такими не страшно. С такими можно в разведку, если выражаться избито».
– Рассказывай, – немного лениво сказал Шериф. – Все равно узнаю.
Иван замолчал, он внимательно рассматривал свою забинтованную руку. На ладони медленно проступало алое пятно с нечеткими желтыми очертаниями.
– Кобель у меня пропал, Саныч, – неожиданно сказал он. – Три дня назад.
– Ну и что? Он у тебя постоянно убегает. Ты же его не кормишь.
– Да нет. В этот раз все было не так. Он словно чего-то боялся. Выл всю ночь, спать не давал. А потом я вышел из избы, хотел ему врезать… Успокоить то есть… А он побежал от меня. Я – за ним. Он бежит и воет. Понимаешь?
– Ну и что? – Шериф еще выглядел спокойным. Потом, спустя минуту, Пинта поразил этот мгновенный переход от спокойствия к тревоге, даже не тревоге, а еле скрываемой панике: Баженов словно еще раз вошел в заведение усатой Белки – плечи стали шире и напряглись, руки непроизвольно сжимались в кулаки, будто искали ружье. Но пока Шериф был спокоен.
– Ну и… – Иван выглядел испуганным, он с трудом подбирал слова. – Он привел меня к заброшенной штольне… Сел на краю… и воет.
В операционной воцарилась такая тишина, что было слышно, как, шипя и потрескивая, тлеет сигарета Шерифа. Она догорела почти до самого фильтра и уже обжигала Баженову пальцы, но он не обращал на это внимания. Слова про заброшенную штольню произвели на него ошеломляющее впечатление. Он застыл на месте, как каменное изваяние, с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Постепенно черты его лица расслабились, будто обмякли, и тогда Пинт впервые увидел, КАК Баженов боится. Какое у него при этом лицо.
Пинт оглянулся на Тамбовцева, и ему стало еще тревожнее. Старый док выглядел так, будто его сейчас хватит удар, лицо налилось свекольным соком, губы затряслись, а стакан в руке ходил ходуном, норовя выплеснуть на Ивана остатки воды.
Шерифу потребовалась целая минута, чтобы взять себя в руки.
– И что же ты… видел? У заброшенной штольни, – через силу
