что, родственница? Извини. Тогда пусть она пострадает, как, например, Достоевский. Это тебя устраивает?
Болтушко махнул рукой; даже немного выпив, Стас начинал нести всякую ерунду: он вообще был не очень крепкий на алкоголь.
– Сюжет хороший. Заработал, – Алексей Борисович хлопнул Стаса по плечу и поспешил назад, в кабинет, чтобы поскорее приняться за работу.
Он сел за стол, достал чистый лист бумаги и принялся карандашом составлять план статьи. Перед ним лежали записанные на отдельных маленьких листках сообщения – разные случаи, произошедшие за минувшую неделю в Москве. Почти все они имели трагический конец, но Болтушко считал высшим шиком описать чью-то смерть так, чтобы это было даже немножко забавно: вероятно, он полагал, что основную массу читателей составляют маньяки, садисты, моральные уроды, а немногие оставшиеся – настоящие ценители черного юмора.
Цинизм Болтушко уступал цинизму Ремизова – по размаху и всеохватности, но в изяществе и даже некоей утонченности – явно превосходил Скобликова с его шокирующими заголовками.
Болтушко открыл ящик, достал оттуда ластик, стер пару грязных пятен с бумаги и замер, ожидая вдохновения.
В этот момент раздался телефонный звонок. Он снял трубку.
– Редакция! – раздраженно крикнул Болтушко.
– Алеша, это ты? – спросил знакомый женский голос.
– Я, – ответил Болтушко.
– Алеша, это я, Марина.
– Да, здравствуй. Я узнал тебя. Что-нибудь случилось?
В ответ он услышал всхлипывания.
– Алеша, приезжай, пожалуйста. Мне очень страшно. Я не знаю, что делать. Они мне угрожают.
– Кто? – обескураженно спросил Болтушко.
– Я не знаю. Приезжай, пожалуйста.
– Но… Марина… Я сейчас не могу. У меня – статья.
Марина заплакала. Болтушко покрепче прижал трубку – чтобы никто не слышал, потому что мембрана у этого аппарата была очень сильная.
– Марина… Марина, я приеду, как только освобожусь. Хорошо? Закройся на все замки и никому не открывай. Ты одна дома?
– Одна-а-а… Мне стра-а-а-шно…
– Я скоро буду. Примерно часа через три-четыре. Хорошо? Ты сиди дома, никуда не уходи. Перед тем, как выехать, я позвоню. Поняла?
– Поняла.
– Ну все. Жди звонка.
Он положил трубку. Что за чертовщина? Кто ей угрожает? Что происходит? Может, она немножко тронулась рассудком? На нервной почве? А что, с женщинами такое часто бывает. Понервничают – тронутся, успокоятся – и вроде как на место вернутся.
Он стал рисовать какие-то узоры, заштриховывать их, потом все стирал и рисовал заново.
Теперь он и сам занервничал, поэтому торопился написать статью, что сразу же отразилось на качестве: получилось не смешно, а как-то мрачно.
